Игорь Краснов

.

ПИР ШАКАЛОВ

Убив царя зверей, шакалы 
На пир кровавый собрались…

Действующие лица:

Колчак – адмирал, верховный главнокомандующий
Чудновский – председатель губернского ЧК
Попов – председатель следственной комиссии,
заместитель председателя губернского ЧК
Денике – заместитель председателя следственной комиссии
Лукьянчиков

Алексеевский – члены следственной комиссии.

Никитин
Баранов
Мышковский – представители от общественности

В эпизодах: два красноармейца-конвоира

Иркутск. Январь 1920 года.
Полуподвальное помещение.
Неяркое освещение. Посередине большой, массивный стол,
с трех сторон которого восемь табуретов.
Напротив стола – стул. Вокруг – грязь, хлам:
старые вещи, коробки, доски, битое стекло.
Холодно. За маленьким, треснутым заледенелым оконцем
слышится завывание ветра.
Периодически доносится артиллерийская канонада.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Те же.
Появляются Мышковский, за ним Колчак,
конвоируемый двумя красноармейцами.
Мышковский садится на своё место и начинает что-то писать.

ПОПОВ (красноармейцам). Можете идти! (Колчаку, указывая на стул) Проходите. И садитесь. 

Красноармейцы уходят.
Колчак проходит и садится на указанный стул.

ПОПОВ. Может, жалобы какие-то есть?
КОЛЧАК (спокойно). Нет, никаких.
ПОПОВ. Ну, ладно! Тогда приступим. 
ЛУКЬЯНЧИКОВ (Денике, наклонившись и вполголоса). Смотрите, спокоен – хоть бы что.
ДЕНИКЕ (вполголоса). Ничего, сейчас быстро спесь снесем…
ПОПОВ (Лукьянчикову и Денике, вполголоса). Да тихо вы, дайте начать!
ЛУКЬЯНЧИКОВ (извиняющее, вполголоса). Всё, всё, молчим.
ПОПОВ (Колчаку). Вы присутствуете перед следственной комиссией, в составе её председателя Попова, заместителя председателя Денике, членов комиссии Лукьянчикова и Алексеевского, от общественности Баранова, Никитина и Мышковского, а также председателя губернского Чека Чудновского, для допроса по поводу вашего задержания. Вы адмирал Колчак?
КОЛЧАК. Да, я адмирал Колчак.
ПОПОВ. Вы являлись Верховным Правителем?
КОЛЧАК. Я был Верховным Правителем Российского Правительства в Омске, – его называли Всероссийским, но я лично этого термина не употреблял.
НИКИТИН (Колчаку). Какое отношение вы имеете к Академии наук?
ДЕНИКЕ. Какое это может иметь значение? Нам важно разобраться, какова степень участия арестованного в Белом движение вообще…
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Вот именно. Всё остальное − пустая, бессмысленная трата времени. Ещё Чехов говорил, краткость − сестра таланта.
НИКИТИН. А по мне, всё имеет значение, иначе нельзя будет прийти к единственно правильному решению. Тут всё-таки следственная комиссия, а не команда по исполнению расстрелов…
ПОПОВ. Да-да, давайте соблюдать правила! Закон есть закон.
НИКИТИН (Попову). Значит, можно повторить вопрос?
ПОПОВ. Можно.
НИКИТИН (Колчаку). Скажите, пожалуйста, какое отношение вы имеете к Академии наук?
КОЛЧАК. Мне довелось участвовать в двух научных экспедициях…
НИКИТИН. В качестве кого?
КОЛЧАК. В 1900 году я был произведен в лейтенанты и вернулся уже из этого плавания вахтенным начальником…
НИКИТИН. Вы имеете в виду свое первое плавание в водах Тихого океана с 1896 года по 1899 год?
КОЛЧАК. Да. Во время моего первого плавания главная задача была чисто строевая на корабле, но, кроме того, я специально работал по океанографии и гидрологии. С этого времени я начал заниматься научными работами. Я готовился к южно-полярной экспедиции, но занимался этим в свободное время; писал записки, изучал южно-полярные страны. У меня была мечта найти Южный полюс; но я так и не попал в плавание на южном океане.
ЛУКЬЯНЧИКОВ (наклонившись к Денике, вполголоса). Ишь, он ещё того, мечтает… Тоже мне.
ДЕНИКЕ (вполголоса, с ухмылкой). Точнее – отмечтался. Всё едино расстреляем…
ПОПОВ (вполголоса, повернув голову в сторону Денике и Лукьянчикова). Перестаньте вы, наконец! Не мешайте следствию.
НИКИТИН (Колчаку). Каково ваше участие в событиях, связанных с боевыми действиями в Порте-Артуре?
КОЛЧАК. Я прибыл в Порт-Артур, примерно, в марте месяце или в начале апреля. Макаров тогда ещё был жив. Я просил адмирала назначить меня на более активную деятельность, но он назначил меня на крейсер «Аскольд»…
НИКИТИН. Для чего?
КОЛЧАК. По мнению Макарова, мне нужно было немного отдохнуть, пожить в человеческой обстановке на большом судне…
НИКИТИН. Вам же хотелось?
КОЛЧАК. Я просил назначить меня на миноносец; адмирал упорно не хотел назначить меня на минные судна. На «Аскольде» я пробыл до гибели адмирала Макарова, которая произошла на моих глазах 31 марта. После гибели адмирала Макарова я был назначен на очень короткое время на минный заградитель «Амур», а затем на миноносец «Сердитый», в качестве командира. К осени у меня снова начали сказываться последствия моего пребывания на крайнем севере, а именно – появились признаки суставного ревматизма.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Значит, вы в выходе эскадры в июле не участвовали?
КОЛЧАК. Нет, в выходе эскадры я участвовал. Я был уже на миноносце, но в боях наш миноносец не участвовал, – шёл другой отряд. Мы только проводили выход эскадры, а затем вернулись, так как мой миноносец должен был оставаться в Порт-Артуре.
НИКИТИН. Что дальше произошло?
КОЛЧАК. После того, как был июльский неудачный бой и прорыв во Владивосток, и началась систематическая, планомерная осада крепости, центр тяжести всей борьбы перенесся на сухопутный фронт. Здесь последнее время мы уже занимались постановкой, главным образом, мин и заграждений около Порт-Артура, и мне удалось, в конце концов, поставить минную банку на подходах к Порт-Артуру, на которой взорвался японский крейсер «Такосадо». Всё время я принимал участие в мелких столкновениях и боях во время выходов. Осенью перешёл на сухопутный фронт. Я вступил в крепость, командовал там батареей морских орудий на северо-восточном фронте крепости, и на этой батарее оставался до сдачи Порт-Артура, до последнего дня, и едва даже не нарушил мира, потому что мне не было дано знать, что мир заключён…
НИКИТИН. В Порт-Артуре вы находились до дня падения крепости?
КОЛЧАК. Я жил в Порт-Артуре до 20-х чисел декабря, когда крепость пала. Мне пришлось лечь в госпиталь, так как у меня развился в очень тяжёлой форме суставной ревматизм. Я был ранен, но легко, так что это меня почти не беспокоило, а ревматизм меня совершенно свалил с ног. Эвакуировали всех, кроме тяжело раненных и больных, я же остался лежать в госпитале в Порт-Артуре. В плену японском я пробыл до апреля месяца…
НИКИТИН. Чем всё кончилось?
КОЛЧАК. В Нагасаки партия наших больных и раненых получила очень великодушное предложение японского правительства, переданное французским консулом, о том, что правительство Японии предоставляет нам возможность пользоваться, где мы захотим, водами и лечебными учреждениями Японии, или же, если мы не желаем сдаваться в Японии, вернуться на родину без всяких условий. Мы все предпочли вернуться в Россию.
НИКИТИН. Где в дальнейшем продолжали служить?
КОЛЧАК. С осени я продолжал свою службу, причём на мне лежала ещё обязанность перед Академией Наук дать прежде всего отчёт, привести в порядок наблюдения и разработку предшествующей экспедиции, которая была мною брошена. Все мои труды по гидрологии и магнитологии, съемки были брошены, так что я опять поступил в распоряжение Академии Наук и осенью 1905 года занимался в Академии Наук, но уже занимался трудом кабинетным, работал в физической обсерватории и приводил в порядок свои работы. Это относится к периоду моей большой связи с Академией и с Географическим обществом. Затем в Географическом обществе и получил научную высшую награду за свои последние экспедиции – большую Константиновскую золотую медаль. Эта работа продолжалась до января 1906 года. Я привёл до известной степени в порядок и передал в переработку специалистам свои научные труды по этой экспедиции.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Вы из неудач войны с Японией не делали никаких политических взглядов?
КОЛЧАК. Вспышку 1905-1906 года я приписываю исключительно народному негодованию, оскорблённому национальному чувству за проигранную войну. Но я приветствовал такое явление, как Государственная Дума, которая внесла значительное облегчение во всей последующей работе по воссозданию флота и армии. Я сам лично был в очень тесном соприкосновении с Государственной Думой, работал там всё время в комиссиях и знаю, насколько положительные результаты дала эта работа.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Мы бы хотели, чтобы вы нам сказали, не касаясь всех событий, какие произошли после февральского переворота, – изменились ли ваши политические взгляды за это время и какими они представляются в настоящее время?  
ПОПОВ. Какова была ваша общая политическая позиция во время революции?
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Если угодно, мы зафиксируем в протоколе, что с высшими представителями прошлого режима личных отношений вы не имели.
ЧУДНОВСКИЙ. Мы бы хотели знать в самых общих чертах ваши политические взгляды во время революции, о подробностях вашего участия вы нам расскажете на следующих допросах…
ДЕНИКЕ. Может быть.
КОЛЧАК. Когда совершился переворот, я получил извещение о событиях в Петрограде и о переходе власти к Государственной Думе непосредственно от Родзянко, который телеграфировал мне об этом. Этот факт я приветствовал всецело. Для меня было ясно, как и раньше, что то правительство, которое существовало предшествующие месяцы, – Протопопов и так далее, – не в состоянии справиться с задачей ведения войны, и я вначале приветствовал самый факт выступления Государственной Думы, как высшей Правительственной власти…
ЧУДНОВСКИЙ. Расскажите о связях с Думой.
КОЛЧАК. Лично у меня с Думой были связи, я знал много членов Государственной Думы, знал, как честных политических деятелей, совершенно доверял им и приветствовал их выступление, так как я лично относился к существующей перед революцией власти отрицательно, считая, что из всего состава министров единственный человек, который работал, это был морской министр Григорович…
НИКИТИН. И вы приветствовали перемену правительства?
КОЛЧАК. Я приветствовал перемену правительства, считая, что власть будет принадлежать людям, в политической честности которых я не сомневался, которых знал, и поэтому мог отнестись только сочувственно к тому, что они приступили к власти. Затем, когда последовал факт отречения государя, ясно было, что уже монархия наша пала, и возвращения назад не будет...
НИКИТИН. Об этом вы где получили сообщение?
КОЛЧАК. Я об этом получил сообщение в Черном море, принял присягу вступившему тогда первому нашему временному правительству. Присягу я принял по совести, считая это правительство, как единственное правительство, которое необходимо было при тех обстоятельствах признать, и первый эту присягу принял. Я считал себя совершенно свободным от всяких обязательств по отношению к монархии, и после совершившегося переворота стал на точку зрения, на которой я стоял всегда, – что я, в конце концов, служил не той или иной форме правительства, а служу родине своей, которую ставлю выше всего, и считаю необходимым признать то правительство, которое объявило себя тогда во главе российской власти.
ДЕНИКЕ (нетерпеливо). Ну, ну... Что дальше, дальше-то что?
КОЛЧАК. Когда совершился переворот, моё отношение к перевороту и к революции определилось следующим. Я видел, – для меня было совершенно ясно уже ко времени этого переворота, – что положение на фронте у нас становится всё более угрожающим и тяжёлым, и что война находится в положении весьма неопределённом в смысле исхода её. Поэтому я приветствовал революцию, как возможность рассчитывать на то, что она внесёт энтузиазм, – как это и было у меня в Черноморском флоте вначале, – в народные массы и даст возможность закончить победоносно эту войну, которую я считал самым главным и самым важным делом, стоящим выше всего, – и образа правления, и политических соображений.
ПОПОВ. Как вы относились к самому существу вопроса свержения монархии, и какова была ваша точка зрения на этот вопрос?
КОЛЧАК. Для меня было ясно, что монархия не в состоянии довести эту войну до конца, и должна быть какая-то другая форма правления, которая может закончить эту войну.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Не смотрели ли вы слишком профессионально на этот вопрос?
КОЛЧАК. Я не могу сказать, чтобы я винил монархию и самый строй, создавший такой порядок. Я откровенно не могу сказать, чтобы причиной была монархия, ибо я думаю, что и монархия могла вести войну. При том же положении дела, какое существовало, я видел, что какая-либо перемена должна быть, и переворот этот я главным образом приветствовал, как средство довести войну до счастливого конца.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Но перед вами должен был встать вопрос о дальнейшем, – какая форма государственной власти должна существовать после того, как это будет доведено до конца?
КОЛЧАК. Я считал, что этот вопрос должен быть решен каким-то представительным учредительным органом, который должен установить форму правления, и что этому органу каждый из нас должен будет подчиниться и принять ту форму государственного правления, которую этот орган установит.
ПОПОВ. На какой орган, по вашему мнению, могла бы быть возложена эта задача?
КОЛЧАК. Я считаю, что это должна быть воля Учредительного Собрания или Земского Собора. Мне казалось, что это неизбежно должно быть, так как правительство должно было носить временный характер, как оно заявляло.
НИКИТИН. Чем вы в этот период занимались? Какая у вас была должность?
КОЛЧАК. Сначала командовал Черноморским флотом…
НИКИТИН. И что подтолкнуло вас снять с себя командование Черноморским флотом?
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. А в то время были у вас политические комиссары?
КОЛЧАК. Heт, и не было во всё время моего командования флотом. Эти обстоятельства, в связи с тем, что результатов практических не было, − я знаю, там были неко¬торые лица, которые выступали на митингах от партии социал-революционеров, от партии социал-демократов, но всё это имело чрезвычайно малое влияние, − привели к тому, что дело шло хуже и хуже, и эти события заставили меня задуматься. Состав Совета изменился. Часть людей, с кото¬рыми я работал в согласии, ушли и заменились другими, И таким образом порвалась всякая связь у меня с этим Советом. Я перестал бывать там, они перестали приходить ко мне. Взвесивши все эти обстоятельства, я признал по совести, что дальнейшее моё командование флотом явля¬ется совершенно ненужным, и что я могу по совести ска¬зать, что я больше не нужен совершенно.
ПОПОВ. Какого партийного состава был новый Совет? 
КОЛЧАК. Тогда было разрешено и офицерам, и коман¬дам записываться в какие угодно партии; партийность сос¬тава Совета я боюсь характеризовать, но общее течение уже складывалось в пользу большевистской партии. Тогда ещё официально такой партии большевиков не существова¬ло, но настроение носило такой характер. Всё же я затруд¬няюсь назвать этот Совет большевистским, так как он не носил ещё определённой окраски большевизма. Там было выборное начало для офицеров, контроль над действиями командования, то есть приблизительно та же программа, ка¬кая была и в Балтийском флоте. Надо сказать, что тогда в Черноморском флоте не было такого термина «больше¬вик», потому я и не называю его так. Большинство, на¬сколько мне помнится, записывалось в партию социал-демократов, мень¬шая часть представляла из себя партию социал-революционеров.
ЧУДНОВСКИЙ (пристально глядя на Колчака). Офицеры в Совете… Любопытно, любопытно.
КОЛЧАК. И вот, в конце концов, я решил просить освободить меня от командования по следующим мотивам: общее положение, полное бессилие что-нибудь сделать и совер¬шенная моя бесполезность в той роли, в какой я нахожусь. Управлять флотом так, как я понимал, я считал невозмож¬ным и считал нелепым занимать место. Поэтому я обра¬тился к Керенскому с просьбой освободить меня от коман¬дования.
НИКИТИН. Что вам ответил Керенский?
КОЛЧАК. На это Керенский мне ответил, что он считает это нежелательным и просит меня подождать его приезда в Севастополь, и надеется, что ему удастся устранить и уладить те трения, которые возникли в последнее время…
НИКИТИН. И что вы?
КОЛЧАК. Я согласился, и второй раз уже не настаивал. 
НИКИТИН. Какие были последствия?
КОЛЧАК. В сущности говоря, в мае месяце быстро произошёл общий и внутрен¬ний развал во флоте. Державшиеся до того времени рабо¬чие порта, которые всё время вели все работы по исправ¬лению, ремонту и так далее, уже к тому времени стали развали¬ваться. Стали выставляться требования только экономи¬ческого характера, а производительность всё падала и падала с каждым днем, и каждое выведенное из строя судно уже оставалось в бездействии, потому что все рабо¬ты в порту стали падать. Тем не менее, я должен отметить, что известные части команды совершенно не разделяли нового настроения и сохраняли свои понятия о долге службы.
НИКИТИН. Понятно… И?
КОЛЧАК. Я упоминал, что в самый печальный период уже окон¬чательного развала флота мне нужно было, ввиду полу¬ченных сведений о новых подводных лодках, усилить за¬граждения Босфора и в самом Босфоре поставить заграж¬дения. Для этого нужно было сделать очень опасное и рискованное предприятие и войти в Босфор на катерах, с баркасами, нагруженными минами. Это предприятие но¬сило характер чрезвычайной опасности и риска, и потому я вызвал охотников. Нашлось столько, что они превышали то число, которое мне нужно было для постановки этих заграждений…
НИКИТИН. Когда это было?
КОЛЧАК. Это было в мае. Операция эта была выпол¬нена, но с одним печальным происшествием, − ночью на одном из баркасов взорвалась мина. Произошло это в Бос¬форе, катера заметили, произошла стрельба. Было много раненых, но большинство людей успели вынести и пере¬нести на другой катер, − это было серьёзное предприятие, Я это привожу, как характеристику того, что был извест¬ный процент людей, которые шли на это, а наряду с этим другое явление − инцидент с миноносцем «Жаркий».
НИКИТИН. К событиям именно этого времени относится приезд Керенско-го в Одессу?
КОЛЧАК. Да. Я получил приказание прибыть в Одессу с миноносцем, с тем, что Керенский из Одессы пойдёт в Севастополь на миноносце. Это было около 20-х чисел мая. Я к назначенному времени вышел с отрядом из 4-х мино-носцев в Одессу и присутствовал там при торжествах, ко¬торые были устроены в честь Керенского и которые носили такой же характер, как и встреча Гучкова в Одессе месяц тому назад. Затем вместе с Керенским я перешёл на свой миноносец, и мы отправились в Севастополь… 
НИКИТИН. О чём точно шёл ваш разговор с Керенским?
КОЛЧАК. Во время пе¬рехода я долго и подробно, почти целую ночь, рассказывал Керенскому о тех обстоятельствах, которые произошли в Чёрном море. Я указал, что считаю совершенно невозмож¬ным продолжать свою деятельность, потому что я корен¬ным образом расхожусь в своих взглядах на командование, на дисциплину во флоте, которая теперь проводится, и что я неспособен работать в этой обстановке. Я не отказываюсь, по существу, от какой бы то ни было работы и предоставляю себя в полное распоряжение пра-вительства, но я считаю совершенно бесполезным, может быть, даже вредным для дела, если я останусь. Я сказал ему: «Я не понимаю, чего вы хотите для республики? Во время войны нужна вооружённая сила; я приложил все усилия, чтобы её удержать, но раз это выходит из вашего плана и это не нужно, зачем я буду продолжать работать?» 
НИКИТИН. Какая была реакция Керенского?
КОЛЧАК. Он на это ответил: «Я считаю, наоборот, что правительство это, как и правительство прежнего состава, считает, что вы должны оставаться, что теперешнее правительство при¬знательно вам за сохранение Черноморского флота в его боевом состоянии, но вы понимаете, что мы переживаем время брожения: тут надо считаться с возможностью экс¬цессов».
НИКИТИН. Ваше мнение о Керенском?
КОЛЧАК. Керенский, как и всегда, как-то необыкновенно верил во всемогущество слова, которое, в сущности говоря, за эти два-три месяца всем надоело, и общее впечатление было таково, что всякая речь и обращения уже утратили смысл и значение, но он верил в силу слова. Я доказывал ему, что военная дисциплина есть только одна, что волей-неволей к ней придётся вернуться и ему; что так называ¬емой революционной дисциплины не существует, и та пар¬тийная дисциплина, которую он приводит, это − дело со-вершенно другое, потому что единственная дисциплина в армии, в сущности говоря, та, которая выражается в из¬вестных внешних формах дисциплинарного устава, которая характеризует взаимоотношение начальника и подчинён¬ного; она одна и та же во всех решительно армиях и фло¬тах всего мира, и какой бы ни взяли дисциплинарный ус¬тав, − наш или американский, − мы найдём там одно и то же, никакой разницы по существу нет, есть разница лишь в деталях. То же, что он говорил о примере партийной дисциплины, это есть дисциплина, которая создаётся не каким-нибудь регламентом, а воспитанием и развитием в себе чувства долга, чувства обязательств известных по от¬ношению к родине, и эта дисциплина может быть у меня, может быть у него, может быть у отдельных лиц, − но в массе такой дисциплины не существует, и опираться на такую дисциплину для управления массами нельзя.
НИКИТИН. Каков итог?
КОЛЧАК. Так мы ни до чего договориться не могли, потому что стояли на совершенно исключающих друг друга точках зрения. По приезде в Севастополь Керенский объезжал суда; я был всё время с ним. Он был встречен весьма тор-жественно, говорил речи, но на меня производило впечат¬ление, что он на команды никакого впечатления не произ¬водит. Казалось, что всё идёт хорошо. «Вот видите, адми¬рал, всё улажено, мало ли что, − теперь приходится смот¬реть сквозь пальцы на многие вещи; я уверен, что у вас не повторятся события. Команды меня уверяли, что они будут исполнять свой долг...» После таких переговоров он, в конце концов, ещё раз обратился ко мне с просьбой от имени правительства − оставаться. «Сейчас вас заменить нежелательно, я прошу, чтобы вы продолжали оставать¬ся». Я сказал: «Хорошо, останусь».
НИКИТИН. После отъезда Керенского что-то изменилось?
КОЛЧАК. После его отъезда положение нисколько не изменилось. Всё продолжалось в том же духе, в каком всё это шло раньше, и у меня было общее впечатление такое, что его приезд никаких результатов не дал и никакого серьёзного впечатления ни в командах, ни в гарнизоне не оставил, хотя он был принят хорошо. Я на некоторое время уходил из Севастополя, ездил в Николаев на заводы посмотреть строящиеся там корабли. Там я узнал о положении вещей на судостроительных заводах. Всё, в сущности, шло к пол¬ной остановке, к полному прекращению работы…
НИКИТИН. Тем не менее?
КОЛЧАК. Тем не менее, я всё-таки продолжал делать то, что делал раньше, − продолжал выходить в море, вести работу по постановке заграждений, сетей против подводных лодок, по дозорной службе, конвоированию. Поскольку это было возможно, − постольку это выполнялось. Затем в июне месяце начали происходить события уже более серьёзного характера. Под влиянием агитации среди команд явилось совершенно не¬ожиданное событие на почве вражды с офицерским сос¬тавом, − до того времени таких вопросов не существовало. Начали уверять, что офицеры замышляют какую-то контр¬революцию. Никакая контрреволюция со стороны офицер¬ства, разделённого по судам, была невыполнима.
НИКИТИН. Почему?
КОЛЧАК. Офицерские союзы существовали совершенно открыто, на них могли присутствовать команды и потому, конечно, вопрос о какой-нибудь контрреволюции совершенно исклю¬чался, а наоборот, − все усилия со стороны командного состава и офицерства заключались в том, чтобы поддер¬живать правительство и выполнять свой долг по отношению к службе. Это было неожиданно для меня. Было совершенно ясно, что это − работа провокационного характера, которая, конечно, клонится, в конце концов, к тем событи¬ям, которые имели место в Балтийском море.
НИКИТИН. Об этом что вы сообщали правительству?
КОЛЧАК. Я сообщал об этом всё время правительству, доносил ему о всех тех событиях и настроениях, которые у меня были в Чёрном море, и предупреждал, что дело становится все хуже и ху¬же, и что я считаю безнадёжным положение дела в даль¬нейшем…
НИКИТИН. И вы опять обратились к правительству с вопросом о вашем освобождении?
КОЛЧАК. Так как я обещал оставаться до последней воз¬можности, то я и не поднимал вопроса о своей смене, так как считал, что она произойдёт и без согласия правитель¬ства. Я очень часто выступал перед командами, постоянно приезжал на собрания, и обыкновенно, по заведённому ра¬нее порядку меня извещали, что в таком-то часу, в таком-то месте будет собрание, чтобы я мог взять в учёт, в случае тревоги, готовность флота, чтобы потребовать команду, и всё это шло до сих пор в совершённом согласии. Теперь же всё пошло самочинным порядком. Я получал известия стороной, не имея никакой связи ни с какими представительными командными органами.
ДЕНИКЕ (членам следственной комиссии, нетерпеливо). К чему такие подробности? Зачем это надо? Мы же отходим от сути дела!
НИКИТИН. По-моему, наоборот, только приближаемся…
ЛУКЬЯНЧИКОВ (разводя руками). Точно, зачем нам это надо? Не проще ли сразу перейти к главному вопросу: виновен или не виновен?
НИКИТИН. А что предшествовало этому?
ПОПОВ. Нет, товарищи, мы на заседании следственной комиссии, поэтому должны досконально во всём разобраться.
НИКИТИН. Не просто должны, а обязаны.
ЧУДНОВСКИЙ. Нет, председательствующий прав. Давайте уж не будем менять ход следствия! Пусть оно идёт так, как идёт.
ПОПОВ (Никитину). У вас ещё есть вопросы?
НИКИТИН. Да. Пусть продолжают.
КОЛЧАК. Затем произошли последние события в начале июня, которые заставили меня уйти с командования помимо же¬лания правительства. В один прекрасный день состоялся митинг на дворе черноморского экипажа; это − огромная площадь, на которой было 15000 народа. Я был на этом митинге. Разбирался вопрос персонально относительно меня. Обвинялся я по двум фактам. Во-первых, в том, что являюсь вроде прусского агрария. Во-вторых, − и это уже обвинение со¬вершенно странного свойства, − что я ослабляю Черномор¬ский флот выводом из строя судов, причём приводился в пример миноносец «Жаркий», о котором я сказал, что я его никуда не пошлю и считаю его, как судно, совершенно несуществующим. Было ещё одно обстоятельство.
НИКИТИН. Какое именно?
КОЛЧАК. Был один старый броненосец − «Три Святителя», который, ввиду того, что очень много людей просилось в отпуски, и мне нужно было чем-нибудь компенсировать людей на тран¬спортах, я решил вывести из кампании, и командой этого броненосца «Три Святителя» пополнить команды тран¬спортной флотилии в Одессе. Отпусками в это время веда¬ли уже комитеты, и все отпуска шли без какого бы то ни было контроля со стороны командования. Я же получал только извещения от командира, что не хватает людей, партии не возвращаются, а новые уходят, и это заставило меня прибегнуть к такой мере. В военном отношении это играло очень незначительную роль. Это было старое суд¬но, которое должно было осенью быть сдано в порт.
НИКИТИН. В конечном счете, какое было ваше решение?
КОЛЧАК. Я решил поехать на этот митинг, хотя меня не пригла¬шали. Узнав время, когда будет этот митинг, около 4-х часов дня, я один вместе со своим дежурным флаг-офице¬ром поехал в этот экипаж. Там какие-то неизвестные мне посторонние люди подняли вопрос относительно прекра¬щения войны, представляя его в том виде, в каком велась пропаганда у нас на фронте, − что эта война выгодна только известному классу. В конце же концов, перешли на тему относительно меня, причём я сразу был выставлен в виде прусского агрария…
ДЕНИКЕ. Так и есть!
НИКИТИН. Вы опровергли подобные обвинения?
КОЛЧАК. В ответ на это я потребовал слова и сказал, что моё положение материальное определяется следующим. С са¬мого начала войны − с 1914 года, − кроме чемоданов, которые я имею и которые моя жена успела захватить с собой из Либавы, не имею даже движимого имущества, которое всё погибло в Либаве. Я жил там на казённой квартире вме¬сте со своей семьей. В первые дни был обстрел Либавы, и моя жена, с некоторыми другими женами офицеров, бе-жала из Либавского порта, бросивши всё. Впоследствии это всё было разграблено ввиду хаоса, который произошёл в порту. И с 1914 года я жил только тем, что у меня было в чемоданах в каюте. Моя семья была в таком же поло¬жении.
НИКИТИН. Каков был результат?
КОЛЧАК. Я сказал, что если кто-нибудь укажет или найдёт у меня какое-нибудь имение или недвижимое имущество, или какие-нибудь капиталы обнаружит, то я могу их охотно передать, потому что их не существует в природе. Это произвело впечатление, и вопрос больше не поднимался.
ПОПОВ. На этом митинге был переизбран состав Совета?
КОЛЧАК. Да, на этом. Вечером я получил в первый раз от нового Совета приглашение прий¬ти в Совет на заседание. Я поехал. Я решил посмот¬реть, так как я никогда ещё не видел этих заседаний. Когда я приехал, то увидал, что там идёт разговор о контрреволюции, реакции и реставрации и ещё о чём-то. Я видел, что мне разговаривать об этом было совершенно бесполезно. Там был поднят, между прочим, вопрос о том, что всех офицеров надо немедленно разоружить, потому что иначе они устроят контрреволюцию…
НИКИТИН. В какой форме?
КОЛЧАК. В какой форме, как они её устроят, с оружием или без оружия, я не знаю, − это было настолько бессмысленно и глупо, что я, прослушав несколько речей, обратился к председателю: «Нужно мне здесь быть и есть ли ко мне какие-нибудь вопросы?» Он мне сказал, что если будет нужно, то меня можно будет вызвать, − зачем я буду даром терять время. Я уехал. Так меня тогда больше и не вызывали. 
НИКИТИН. Разоружение офицеров флота осуществилось в действительности?
КОЛЧАК. На другой день бы¬ло дано с одного из линейных судов радио в виде приказа о том, чтобы разоружить всех офицеров, произвести обыс¬ки оружия в офицерских квартирах и тому подобное. Это было часа в три-четыре дня. Сделано это было без уведомле¬ния меня, и прежде чем можно было на это как-нибудь реагировать, снестись и поговорить, − это было выполнено, и на некоторых судах потребовано оружие. Офицеры бы¬ли на кораблях. Несколько офицеров застрелилось в знак протеста, но, в общем, никаких эксцессов и историй не про¬изошло.
НИКИТИН. Ваши действия?
КОЛЧАК. Я сделал распоряжение по своему судну, чтобы никакого сопротивления не было, чтобы не было крово¬пролития и никакого безобразия. Затем я потребовал соб¬рать свою команду «Георгия Победоносца» и сказал не-сколько слов по поводу бессмыслицы этого акта…
НИКИТИН. Почему бессмыслицы?
КОЛЧАК. Во-первых, офицерство разбросано по всем судам небольшими группами, что бессмысленно бояться заговора офицеров, так как приходится их по 1 на 15-20 человек команды, и никакой по существу опасности они представлять не могут. Во-вторых, вообще какой бы то ни было контр-революции не существует в природе, потому что союз офи¬церов существует совершенно открыто. Он мне лично изве¬стен, я знаю все его дела. Кроме того, я бы сам не допустил в такое время какие бы то ни было выступления, потому что они приблизили бы нас к полнейшей гибели…
НИКИТИН. Действительно, бессмыслица.
КОЛЧАК. Я указал им, что мы − старшие офицеры − были лояльны в отношении к правительству, исполняли все его приказания, что, следо¬вательно, вопрос о какой-нибудь контрреволюции никогда не поднимался. Затем я сказал, что могу рассматривать это как оскорбление, которое наносится, прежде всего, мне, как старшему из офицеров, здесь находящихся, что с этого момента я командовать больше не желаю и сейчас об этом телеграфирую правительству. Затем я взял свою саблю и бросил её в воду.
НИКИТИН. Керенский был поставлен в известность о происшедшем?
КОЛЧАК. Я послал об этом телеграмму Керенскому, в которой указал, что уже ни при каких обстоятельствах и ни при каких условиях командовать флотом больше не буду, что передаю командование старшему после себя адмиралу и в полночь спускаю свой флаг, который будет заменен флагом старшего по мне. Я писал в письме, что я выпол¬нил всё то, что я обещал, но командовать больше не могу, и совесть моя чиста. 
НИКИТИН. Каким образом дальше развивались события?
КОЛЧАК. Затем я вызвал контр-адмирала Лукина, командующего линейными кораблями, старшего по мне, и сказал ему, что я, будучи фактически поставлен в невозможность командовать, приказываю ему вступить в командование флотом и поднять свой флаг.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Адмирал Лукин никаких возраже¬ний не сделал по этому поводу?
КОЛЧАК. Нет, он всё видел и, конечно, возражал, но я сказал ему, что я приказываю, так как сегодня ночью возможна какая-нибудь тревога или нападение, и я фак¬тически не могу командовать, а он обязан это сделать. Ве-чером я поехал к себе домой. Вскоре ко мне на городскую квартиру явились два-три человека с заявлением, что они уполномочены Исполнительным Комитетом посмот¬реть, нет ли у меня каких-нибудь секретных документов. Но так как я на квартире до этого никогда не жил, приезжал туда на несколько часов по вечерам, а жил на корабле, то, ко¬нечно, никаких документов у меня не могло быть. Я пред¬ложил им осмотреть мой кабинет; они произвели обыск, но ничего не нашли. 
НИКИТИН. Вас оставили в покое?
КОЛЧАК. Когда ко мне явился один из флаг-офицеров и сообщил, что будто бы состоялось постановление о моём аресте, я сказал, что поеду на корабль и буду там ночевать, так как я не хотел, чтобы меня арестовали в моём доме в присут¬ствии моей жены и ребёнка…
НИКИТИН. Вы так и поступили?
КОЛЧАК. Да. Я уехал на корабль, там лег спать, а в два-три часа ночи меня разбудил флаг-офицер, который сообщил мне телеграмму от Керенского…
НИКИТИН. Телеграмма предназначалась только вам?
КОЛЧАК. Теле¬грамма была направлена по моему адресу и в Совет, и ещё, кажется, по командам. Составлена она была в очень резких выражениях и по поводу безобразия, которое произошло в Чёрном море. В телеграмме говорилось, что правительство считает подобные выходки актом, враждебным революции и родине, и требует немедленного прекращения всех этих безобразий и возвращения оружия офицерам. А что каса¬ется меня, то правительство соглашалось, чтобы я временно передал командование, и требовало моего немедленного приезда в Петроград для доклада. Я, конечно, немедленно уехал на берег.
НИКИТИН. Что стало с приказом правительства, он был выполнен?
КОЛЧАК. Приказ правительства был выполнен, оружие было воз¬вращено сейчас же, и всё опять пришло во внешнее благо¬получие и спокойствие. Я оставался целый день у себя дома. Никто ко мне больше не являлся. Ночью я беспре¬пятственно сел в поезд и поехал в Петроград. По прибытии в Петроград я должен был явиться, − Керенского тогда не было, − к его помощнику Кедрову или Дудорову. Он мне сказал, что правительство в ближайшие дни собе¬рётся, что им назначается особая следственная комиссия, которая спешно выезжает в Севастополь для разбора всего дела. Председателями этой комиссии были Зарудный и Бунаков…
ЧУДНОСКИЙ. Кто такие Зарудный и Бунаков?
КОЛЧАК. Вы не знаете Зарудного? Известный адвокат, товарищ министра юстиции Керенского. Фундаминский-Бунаков − социал-революционер, генеральный комиссар Черноморского флота.
ЧУДНОВСКИЙ. Ну, и что?
КОЛЧАК. Между прочим, Зарудный сказал, что всё это − вздор, и снова всё уладится. Но я ответил, что это не наладится, так как я был целый месяц в этой обста¬новке, целый месяц старался всеми зависящими от меня способами как-нибудь дело поправить, что я считаю, что дело пойдёт всё хуже и хуже… 
ДЕНИКЕ. Короче нельзя?
КОЛЧАК. Во всяком случае, я назад не вернусь и командовать при таких условиях не буду. Затем я был принят в Мариинском дворце на заседа¬нии правительства. Я сделал доклад, изложил в деталях всё то, что у меня было, и говорил, уже не стесняясь, резко, что всё это я предвидел и обо всём заранее предупреждал, что я не могу рассматривать деятельность правительства иначе, как ведущую к разрушению нашей вооруженной силы. Я говорил, что гораздо проще было идти совершенно открытым путём, просто-напросто распустить команды и прекратить деятельность флота, потому что при таких условиях флот все равно никакой пользы не принесёт…
НИКИТИН. Начальник вашего штаба был вместе с вами?
КОЛЧАК. Да. Вмес¬те со мной был Смирнов, который тоже говорил на ту же тему. Я указывал, что считаю виною ту политику прави¬тельства, которую оно приняло в отношении вооруженных сил, − подрыв и развал командования, подрыв его авто¬ритета, постановка командования в совершенно бесправное и беспомощное положение; указывал, что под видом сво¬боды собрания и свободы слова совершенно открыто ведёт¬ся работа наших врагов. Я глубоко убеждён, что во всех этих собраниях, как в Балтийском море, так и в Черномор¬ском флоте, для меня совершенно ясно видна работа не русская, а работа германской агентуры. Указал на це¬лый ряд совпадений и фактов, которые мне лично были известны по Балтийскому и Черному морям…
НИКИТИН. Каких именно − уточните, пожалуйста.
КОЛЧАК. Именно, что в течение револю¬ционного периода образцовое состояние Черноморского флота в отношении команды систематически разлагалось у меня на глазах, причём я был бессилен что-либо сделать, потому что был только зрителем, единственно чем мог справлять¬ся, это моим нравственным авторитетом и моим влиянием. Я указал, что долго на этом играть нельзя, что потом это всё провалится…
НИКИТИН. Ваше личное отношение к командам?
КОЛЧАК. До этих событий про мои команды я ничего, кроме хорошего, сказать не мог; команды вели себя настолько хорошо, что очень редко доходили де¬ла до моей конфирмации, и в большинстве случаев они бы¬ли такого характера, что разрешались в низших инстан¬циях. Я не говорю уже о том, что ни одного случая смерт¬ной казни или ссылки в каторжные работы не было. Несомненно, были проступки, но характера такого, что до командующего флотом они почти не доходили… И такие команды потом довели до такого состояния путём система¬тического, планомерного нравственного развала. 
НИКИТИН. Что правительство?
КОЛЧАК. На этом меня правительство, бывшее в глубоком молчании, побла¬годарило за обстоятельный доклад и отпустило. Никакого ответа мне никто не дал.
ЛУКЬЯНЧИКОВ (наклонив голову к Денике, вполголоса). Смотрите… Даже своему правительству ненужным оказался… Смешно, да?
ПОПОВ. Потише, товарищи.
НИКИТИН. После Черноморского флота бала Китайско-Восточной железная дорога?
КОЛЧАК. Да. Затем пришлось вплотную заняться делами Китайско-Восточной железной дороги…
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Вы входили в состав правления Китайско-Восточной железной дороги?
КОЛЧАК. Да.
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Ваши задачи?
КОЛЧАК. Одна из главных − объединение всех вооруженных частей для охраны приграничной полосы и налаживание бесперебойной работы. 
ПОПОВ. Какой образ правления представлялся вам лично для вас наиболее желательным?
КОЛЧАК. Я затрудняюсь сказать, потому что я тогда об этом не мог ещё думать. Я первый признал временное правительство. Считал, что, как временная форма, оно является при данных условиях желательным, а потому его надо поддержать всеми силами, что всякое противодействие ему вызвало бы развал в стране. Я думал, что сам народ должен установить в учредительном органе форму правления, и какую бы форму он ни выбрал, я бы подчинился. Я считал, что монархия будет, вероятно, совершенно уничтожена. Для меня было ясно, что восстановить прежнюю монархию невозможно, а новую династию в наше время уже не выбирают.
НИКИТИН. Почему?
КОЛЧАК. Я считал, что с этим вопросом уже покончено, и думал, что, вероятно, будет установлен какой-нибудь республиканский образ правления, и этот республиканский образ правления я считал отвечающим потребностям страны.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Не возникала ли у вас лично и вообще в офицерской среде мысль, что отречение Николая II произошло не совсем в тех формах, которые бы позволили военным людям считать себя совершенно свободными от обязательств по отношению к монархии? Я предлагаю этот вопрос потому, что император Вильгельм, когда отрекался, специальным актом освободил военных от верности присяге, данной ему. Не возникала ли у вас мысль о том, что такого рода акт должен был сделать и император Николай?
КОЛЧАК. Нет, об этом никогда не поднимался вопрос. Я считаю, что раз император отрекся, то этим самым он освобождает от всех обязательств, которые существовали по отношению к нему, и когда последовало отречение Михаила Александровича, то тогда было ясно, что с монархией дело покончено. Я считал необходимым поддерживать временное правительство совершенно независимо от того, какое оно было, так как было время войны, нужно было, чтобы власть существовала, и как военный, я считал нужным поддерживать её всеми силами.
НИКИТИН. Что вы ещё можете добавить?
КОЛЧАК. Возвращаясь к рассказу о перевороте, должен сказать, что первые сведения о перевороте, происходящем в Петрограде, я получил, находясь в Батуме с двумя минными судами, куда пришел по вызову главнокомандующего кавказским фронтом Николая Николаевича.
НИКИТИН. С какой целью вас вызвал к себе главнокомандующий кавказским фронтом?
КОЛЧАК. Для решения вопросов о снабжении кавказской армии морем и, в частности, вопроса об устройстве трапезундского порта, которое мы должны были принять на себя, – устройства молов и так далее. 
ЧУДНОВСКИЙ. Главнокомандующий кавказским фронтом принял вас сразу?
КОЛЧАК. Сразу. В течение первого же дня он познакомил меня со своими требованиями и пожеланиями. Мы затем обсуждали вопрос, в какой мере и в какой срок мы в состоянии выполнить это. Вечером, на второй день, насколько помню, я получил шифрованную телеграмму из Севастополя от адмирала Григоровича, что в Петрограде происходит восстание войск, что существующая власть дезорганизована, и что комитет Государственной Думы взял на себя функции правительства. 
НИКИТИН. Вы можете по памяти воспроизвести содержание этой телеграммы?
КОЛЧАК. Насколько помню, последние слова телеграммы были успокоительного характера, – «в настоящее время волнение утихает». Это была первая телеграмма, которую я получил о событиях в Петрограде. Тогда я обратился к начальнику штаба Николая Николаевича генералу Янушкевичу и спросил его, имеет ли он какие-нибудь сведения о событиях…
НИКИТИН. Что он ответил?
КОЛЧАК. Он сказал, что пока у него нет никаких сведений. Тогда я сказал ему: «Прошу доложить великому князю, что я должен идти в Севастополь, что я прошу меня больше не задерживать». Янушкевич доложил великому князю, который вызвал меня и спросил телеграмму. Я показал ему телеграмму; он прочел её, пожал плечами и сказал, что ему ничего неизвестно, но что мне известны его основные пожелания и поэтому он меня не задерживает.
НИКИТИН. Вы сразу отправились в Севастополь?
КОЛЧАК. Вечером в тот же день я вышел из Батума в Севастополь. По дороге я принял открытое немецкое радио из Константинополя, где была мощная радиостанция; радио рисовало потрясающую картину событий в Петрограде, говорило, что в Петрограде происходит революция, идут страшные бои и кровопролитие…
ДЕНИКЕ. Короче, короче!
КОЛЧАК. Словом, все эти сведения были сгущены и утрированы, как оказалось впоследствии. Суть, конечно, была справедлива, но форма и тон, которым излагалось всё это, не соответствовали действительности. Радио было немецкое, на испорченном русском языке, с болгарскими оборотами, – очевидно, его передавал какой-нибудь болгарин специально по-русски, с тем, чтобы его приняли все станции. Когда я пришёл в Севастополь, то первым вопросом, который я задал моему начальнику штаба, был вопрос: имеются ли у него какие-нибудь сведения о происходящих событиях. Он ответил мне, что никаких сведений относительно этого у него не имеется и что он знает только, что в Петрограде происходит какое-то восстание войск...
НИКИТИН. И вы что?
КОЛЧАК. Вечером я получил телеграмму от Родзянко, в которой он меня извещал, что правительство пало, что власть перешла к Комитету Государственной Думы…
НИКИТИН. Родзянко о чём-нибудь просил вас?
КОЛЧАК. Он просит меня соблюдать полное спокойствие, памятуя, что всё идет к благу родины, что прежнее правительство, оказавшееся несостоятельным, будет заменено новым, и что он просит меня принять меры, чтобы не было никаких осложнений и эксцессов. 
НИКИТИН. Какие-то подтверждения вы получили?
КОЛЧАК. Вслед за этим был получен целый ряд радио из Константинополя, которые сообщали, что на фронте и в армии происходят бунты, что немцы победоносно продвигаются вперед, и что в Балтийском море происходит полное восстание и избиение офицеров. Я лично сразу же отнёсся к этому константинопольскому радио как к совершенно определенной провокации, но препятствовать передаче было совершенно невозможно, так как все радио принимаются на судах дежурными телеграфистами. Тогда я издал приказ…
ЛУКЬЯНЧИКОВ (не скрывающим любопытством). Какой точно? 
КОЛЧАК. Приказ, в котором упомянул о следующем. Первое, что такие радио даются нашим врагом, очевидно, не для того, чтобы сделать для нас что-нибудь полезное, и поэтому обращаюсь ко всем командирам с требованием верить только мне, моим сообщениям. Второе, что, со своей стороны, обещаю немедленно оповещать их о том, что будет мне известно, и прошу их не придавать никакого значения слухам, и что если команды будут обращаться в случае каких-либо сомнений ко мне, то я буду давать соответствующие разъяснения. 
НИКИТИН. Какое действие произвёл ваш приказ?
КОЛЧАК. Этот мой приказ сыграл большую роль, – команды не верили циркулирующим в то время слухам, оказав мне полное в этом смысле доверие. Я, со своей стороны, сделал так, как обещал: всё, что я ни получал, все дальнейшие подробности о происходящих событиях, я немедленно выпускал из штаба, широко распространяя для сведения команд в городе. Таким образом, все вздорные сообщения, которые тем или иным путём получались и через неприятельское радио, и изнутри, никакого впечатления не производили, так как считались только с теми данными, которые я сообщал командам.
ЛУКЬЯНЧИКОВ (Денике, наклоняясь и вполголоса). Как вам? Прямо гений-полководец…
ДЕНИКЕ (наклоняясь к Лукьянчикову, вполголоса). Ага. В историю метит. (Колчаку). Это всё?
КОЛЧАК. В Иокагаме меня встретил контр-адмирал Дудоров, который сообщил мне, что в России произошёл переворот, что временного правительства не существует и что в настоящее время существует так называемая Советская власть, которая, по-видимому, идёт на соглашение с Германией к прекращению войны. Эти известия произвели на меня большое впечатление. Я подробно переговорил с Дудоровым, – можно ли верить известию о заключении мира с немцами и нет ли возможности получить более точные сведения. «Вы находитесь в связи с Петроградом, в связи с генеральным штабом, поэтому и прошу обратиться к Альтфатеру или к кому-нибудь другому в генеральном штабе, который бы информировал вас о том, что произошло и в каком положении находится фронт и война»...
НИКИТИН. Какого числа точно это было?
КОЛЧАК. 8-9 ноября. Вскоре после этого получилось известие о переговорах и Брестском мире. Это было для меня самым тяжёлым ударом, может быть, даже хуже, чем в Черноморском флоте. Я видел, что вся работа моей жизни кончилась именно так, как я этого опасался и против чего я совершенно определённо всю жизнь работал. Для меня было ясно, что этот мир обозначает полное наше подчинение Германии, полную нашу зависимость от неё и окончательное уничтожение нашей политической независимости. Тогда я задал себе вопрос: что же я должен делать? Правительства, которое заключает мир, я не признаю, мир этот я также не признаю; на мне, как на старшем представителе флота, лежат известные обязательства, и признать такое положение для меня представлялось невозможным…
НИКИТИН. Каково было ваше решение?
КОЛЧАК. Тогда я собрал своих офицеров и сказал, что предоставляю им полную свободу ехать, куда кто хочет. Что касается себя, то своё возвращение Россию после этого мира считаю невозможным, что я сейчас ничего не могу решить, но поступлю так, как подскажет мне моя совесть.
ЧУДНОВСКИЙ (почесав себя за ухом). Любопытно, любопытно… И что подсказала совесть?
КОЛЧАК. Обдумав этот вопрос, я пришёл к заключению, что мне остаётся только одно – продолжать всё же войну, как представителю бывшего русского правительства, которое дало известное обязательство союзникам. Я занимал официальное положение, пользовался его доверием, оно вело эту войну, и я обязан эту войну продолжать. 
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Тогда среди военных, если и не высказанная, то всё же была мысль, что Россия может существовать при любом правительстве. Тем не менее, когда создалось новое правительство, вам уже казалось, что страна не может существовать при этом образе правления?
КОЛЧАК. Я считал, что это правительство является правительством чисто захватного порядка, правительством известной партии, известной группы лиц, и что оно не выражает настроений и желаний всей страны. Для меня тогда это было несомненным. Я считал, что то направление, которое приняла политика правительства, которое началось с заключения Брестского договора и разрыва с союзниками, приведёт нас к гибели. Уже один этот факт, обеспечивающий господство немцев над нами, говорил за то, что это правительство действует в направлении нежелательном, отвечающем чаяниям немецких политических кругов. 
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Для официальных русских кругов в Японии было ясно, что смененное большевистским правительством правительство Керенского также не удовлетворяло требованиям момента, и смены этого правительства они желали и раньше. Какого же они правительства хотели?
КОЛЧАК. Они желали, чтобы это правительство было авторизировано Учредительным Собранием. Общее мнение всех лиц, с которыми мне приходилось сталкиваться, было таково, что только авторизированное Учредительным Собранием правительство может быть настоящим. Но то Учредительное Собрание, которое мы получили, которое было разогнано большевиками и которое с места запело интернационал под руководством Чернова, вызвало со стороны большинства лиц отрицательное отношение. Считали, что оно было искусственным и партийным.
НИКИТИН. Это было и ваше мнение?
КОЛЧАК. Да. Это было и моё мнение. Я считал, что если у большевиков и мало положительных сторон, то разгон этого Учредительного Собрания является их заслугой, что это надо поставить им в плюс. Все считали, что нужно создать новое правительство, но что для этого прежде всего надо спросить голоса самой страны. На большевистскую власть смотрели, как на захват власти известной группой, которая не спрашивала, желает ли страна этой власти. Считали, что если такие события произошли, то по всей вероятности они будут вынуждены прибегнуть к Учредительному Собранию или другому представительному органу, который или авторизирует их, или назначит другое правительство. Таким образом, и к правительству большевиков и к Учредительному Собранию, которое было разогнано большевиками, отношение было отрицательное.
НИКИТИН. Какие были причины для создания в белых частях даже в самых, казалось бы, маленьких отрядах особых органов − контрразведки?
КОЛЧАК. Когда я стал командующим, органы контрразведки были почти во всех частях. Из разговоров с офицерами у меня создавалось впечатление, что эти органы создавались по образцу тех, которые существовали в Сибири при Советской власти. Во время большевистской власти в Сибири, в целом ряде пунктов по железной дороге существовали такие заставы, которые контролировали пассажиров в поездах и тут же производили их аресты, если они оказывались контрреволюционерами.
НИКИТИН. И что?
КОЛЧАК. По этому типу и эти отряды создавали у себя аналогичные органы. Они зани¬мались совершенно самочинно осмотром поездов, и когда находили кого-нибудь, кто, по их мнению, был причастен к большевизму или подозревался в этом, то арестовывали. Такие явления существовали по всей линии железной до¬роги. После моего прибытия туда, когда выяснилась эта картина, я беседовал с начальниками отрядов и говорил, что, в сущности, контрразведка должна быть только в моём штабе, так как существующие контрразведки мешают друг другу и портят всё дело. На это мне совершенно ре¬зонно ответили, что мы боремся, и то, что делали с нами, будем делать и мы, так как нет никакой другой гарантии, что нас всех не перережут. Мы будем бороться таким же образом, как и наш противник боролся с нами. За нами устраивалась травля по всему пути, а там, где мы нахо¬димся, мы обязаны таким же образом обеспечить и себя от проникновения сюда лиц, которые являются нашими врагами…
НИКИТИН. И тому есть подтверждающие факты?
КОЛЧАК. К концу 1917 года в Петрограде оставалось несколько десятков тысяч офицеров, сопротивления которых большевики очень боялись. За первую половину 1918 года больше половины их было расстреляно сначала под руководством Петерса, затем Урицкого. Только при Урицком в Петрограде убили около пяти тысяч офицеров. С таким же усердием чекисты искали царских чиновников. Во многих случаях так же, как и офицеров, их убивали без суда и следствия…
НИКИТИН. Это достоверно?
КОЛЧАК. Конечно. Была захвачена часть архива большевиков: при поспешном отступлении не успели уничтожить. Я лично видел копию отчёта Дзержинского Ленину, читал…
НИКИТИН. Тогда понятно. Вернёмся к особым органам…
КОЛЧАК. Поэтому, хотя такие органы контрразведки ни¬когда не значились официально, на деле они продолжали функционировать. В тех отрядах, которые мне были под¬чинены, мне удалось поставить дело таким образом, что о производившемся аресте немедленно сообщалось мне и прокурору. Арестованные лица передавались прокурор¬скому надзору, и там производилось быстрое расследова¬ние дела.
НИКИТИН. Можете привести конкретные примеры?
КОЛЧАК. Я помню, значительное число бывало арестовано по совершенно неосновательным причинам. Когда это выясня¬лось, то их отпускали. Но те лица, которые были персональ¬но известны этим частям, конечно, не выдавались, и с ними воинские части расправлялись сами совершенно са¬мочинно. В тех же случаях, когда было только подозрение, они выполняли это требование и передавали прокурорско¬му надзору, которым и производилось расследование, боль¬шей частью не приводившее ни к каким результатам. Контрразведка при штабе у меня была, но контрразведки при отрядах действовали совершенно самостоятельно. Формально они не существовали никогда, и, таким обра¬зом, любая часть могла сказать, что никакой контрразвед¬ки у неё нет. 
НИКИТИН. В чём заключалась причина? Почему полномасштабно развернулись действия особых органов?
КОЛЧАК. С точки зрения всех военных чинов, это было средство борьбы. Они говорили: «Мы защищаемся, мы ведём борьбу и считаем необходимым применить ту же меру, кото¬рую применяли и в отношении нас». Нужно сказать, что в Харбине ходило много рассказов относительно деятельнос¬ти этих органов. Не знаю, насколько они были справедли¬вы, но это был сплошной кошмар, стоявший на всей линии железной дороги, как со стороны большевиков, так и со стороны тех, которые боролись с ними. Для меня, как но-вого человека, эти рассказы казались совершенно неверо¬ятными. Я сперва не верил им и считал больше словами, но потом, конечно, ближе познакомился и увидел, что на железной дороге идёт всё время жесточайшая взаимная травля как со стороны тех районов, где хозяйничали боль¬шевики, так и в тех районах, где хозяйничали их против¬ники. Методы борьбы были одни и те же.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Приходила ли вам мысль, что до вас и лиц высшего правительственного состава доходят сведения о жертвах такого произвола, только принадлежа¬щих к так называемому обществу? К вам пришла жена офицера, для жены рабочего или крестьянина это было бы труднее, не только в смысле физического проникновения, но и в психологическом смысле. Приходила ли вам мысль, что такие случаи произвола во много раз превышают те отдельные случаи, о которых вам приходилось слы¬шать?
КОЛЧАК. Я думаю, что все эти случаи едва ли могли касаться низов, так как не было смысла трогать этих лю¬дей. По крайней мере, со стороны железнодорожных слу¬жащих не было жалоб ни на какие аресты или обыски. Да это вполне понятно, так как вряд ли для организато¬ров подобных предприятий имело смысл арестовывать низших служащих.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Вам говорили, что это − метод, ус¬военный противником, но признавали ли вы, что это − закон?
КОЛЧАК. Нет, не признавал. Несомненно, нужно было так бороться, и я считал необходимым это делать, но я не допускал, чтобы это делалось самочинными, не известными мне организациями.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Офицеры говорили вам, что они мо¬гут быть вырезаны своим противником, если не усвоят себе методов защиты противника. Я ставил вам вопрос, не были ли эти аресты более многочисленны в массах населения. По вашему же мнению, эти аресты производились главным образом среди пассажиров. Следовательно, среди русского населения Маньчжурии как будто не было большевиков, не было тех агрессивных форм боевого большевизма, как в России и Сибири? Вы должны были заметить, когда при вас ссылались на необходимость создания контрразведки в Маньчжурии, что это лишь средство и повод для мести со стороны офицерства.
КОЛЧАК. Повторяю, что основания для этого были. Конечно, вполне понятно, что когда ведётся борьба, то не¬желательно, чтобы на территорию, на которой вы ведёте борьбу, проникали агенты противника. Но здесь вопрос другой. Большею частью это был вопрос мести. Люди, ко¬торые пробрались сюда с величайшим риском и опасностя¬ми, хотя бы через Слюдянку, где погибло, по крайней мере, до четырёхсот офицеров, люди, прошедшие через эту школу, ко¬нечно, выслеживали лиц, которых они узнали в дороге, и, конечно, мстили. Для меня было ясно, что главным моти¬вом этой деятельности является месть, все те ужасы, кото¬рые творились по линии железной дороги, происходили на почве мести.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Каково было ваше принципиальное отношение к интервенции раньше, чем вы её увидели во Владивостоке?
НИКИТИН. Да-да.
КОЛЧАК. В принципе я был против неё.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Всё-таки можно быть в принципе против известной меры, но допускать её на практике, пото¬му что другого выхода нет. Вы считали ли, что, несмотря на то, что интервенция нежелательна, к ней всё-таки можно прибегнуть?
КОЛЧАК. Я считал, что эта интервенция, в сущности говоря, закончится оккупацией и захватом нашего Даль¬него Востока в чужие руки. В Японии я убедился в этом. Затем я не мог относиться сочувственно к этой интервен¬ции ввиду позорного отношения к нашим войскам и уни¬зительного положения всех русских людей и властей, которые там были. Меня это оскорбляло. Я не мог относиться к этому доброжелательно. Затем самая цель и характер интервенции носили глубоко оскорбительный характер: это не было помощью России, − всё это выставлялось, как помощь чехам, их благополучному возвращению, и в связи с этим всё получало глубоко оскорбительный и глубоко тяжёлый характер для русских. Вся интервенция мне пред¬ставлялась в форме установления чужого влияния на Дальнем Востоке.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Интересен вопрос в отношении выяснения вашей идеи, впоследствии целиком овладевшей вами, а вначале ещё бывшей как будто под некоторыми сомнениями, − идеи единоличной власти. Вы держались мнения, что только военная диктатура возможна? После того, как вы познакомились с деятельностью земства, вы укрепились, и ваши колебания в отношении характера образова¬ния власти в направлении единоличной власти или в на-правлении ее коллегиальности определились к этому вре¬мени?
КОЛЧАК. Впоследствии я смотрел на единоличную власть совершенно, может быть, не с той точки зрения, как вы предполагаете. Я считал прежде всего необходимою единоличную военную власть − общее единое командова¬ние. Затем я считал, что всякая такая единоличная власть, единоличное верховное командование, в сущности говоря, может действовать с диктаторскими приёмами и полномочиями только на театре военных действий и в те¬чение определённого, очень короткого, периода времени, когда можно действовать, основываясь на чисто военных законоположениях. У нас имеется чрезвычайно глубоко продуманное, взятое из-за границы, сверенное со всеми подобными же трудами в Германии, Англии и Франции положение о полевом управлении войск. Это есть кодекс диктатуры, это кодекс чисто военного управления. Для меня это было ясно, так как я очень хорошо знаю это положение, и над ним очень много сидел, изучал и считаю его одним из самых глубоких и самых обдуманных воен¬ных законоположений, которые у нас были...
ЧУДНОВСКИЙ. Любопытно, любопытно!
КОЛЧАК. Для меня было ясно, что управлять страной на основа¬нии этого положения, в сущности говоря, нельзя, потому что там нет целого ряда необходимых положений, как, например, по вопросам финансового порядка, вопросам торгово-промышленных отношений; там не предусмотрено целого ряда государственных функций, которые власть должна осуществлять; они в положении о полевом управ¬лении войск не предусматриваются. Поэтому мне казалось, что единоличная власть, как военная, должна непременно связываться ещё с организованной властью гражданского типа, которая действует, подчиняясь военной власти, вне театра военных действий. Это делается для того, чтобы объединиться в одной цели ведения войны. Таким образом, единоличная власть складывается из двух функций: вер¬ховное командование плюс верховная гражданская власть, действующая в гражданском порядке, которой можно было бы управлять вне театра военных действий.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Конечно, мы так и понимаем вас, что без гражданского аппарата и без высшего гражданско¬го управления управлять страной нельзя. Но верховная власть возглавляется только одним лицом?
КОЛЧАК. Да. Мне казалось, что именно такая организация власти в период борьбы должна существовать, и в этом убеждении я укрепился уже тогда. Я обдумал этот вопрос и пришёл к тому, что это − единственная фор¬ма, которая в таком положении будет возможна…
НИКИТИН. Теперь, что касается Омска?
ДЕНИКЕ. Может, об этом потом?
НИКИТИН (Денике). Вы же сами дали понять, что следующего раза может и не быть! (Колчаку) Так что с Омском?
КОЛЧАК. Ехал я в Омск с очень большой медленностью, с очень большими остановками. Я ехал 17 дней, и в течение пути у меня ни встреч, ни задержек не было. В Омске я не предполагал задерживаться, кроме нескольких дней для того, чтобы выяснить возможность выехать на юг и выяснить, в каком положении находятся дела на юге, и решить, как дальше двигаться. Когда я прибыл во Владивосток, я вместе с тем сложил с себя полномочия члена правления Китайско-Восточной железной дороги.
ДЕНИКЕ. В бытность вашу в Екатеринбурге и на фрон¬те не получали никаких известий о положении дела в Екатеринбурге, где находился Съезд членов Учредитель¬ного Собрания?
КОЛЧАК. Они уже были в Уфе. Я помню только одного члена − Брушвита. Он был представителем Съезда членов Учредительного Собрания и говорил речь на банкете, − только одного его я помню. Насколько мне помнится, я поехал на Челябинск с фронта. Там, в штабе Сырового, я повидался с Дитерихсом, который был начальником штаба. Сделал визиты членам чешского национального совета, который был в Челябинске. Затем я отправился на фронт, откуда поехал назад южным путем на Омск.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Когда вы приняли власть верхов¬ного правителя, каково было отношение к перевороту пра¬вительств, существовавших на территории, освобожденной от большевистской власти?
КОЛЧАК. В первое время никакого, так как не было никакой связи. Потом был решён вопрос относительно отправки членов Директории за границу; они под надёжным конвоем были отправлены, кажется, на второй день вечером. В первый же день, часа в три-четыре, было устроено второе заседание, на котором решено было ут¬вердить верховный суд для разбора всего дела о переворо¬те. На второй день я с утра поехал в ставку. Всё это время я жил в одной комнате и всю работу проводил в ставке. В ставке исполнявший должность начальника штаба вручил мне целый ряд телеграмм, которые прибывали в течение первых пяти дней. Эти телеграммы были из самых разнообразных мест Сибири, городов, частей армии и так далее. Эти телеграммы дали мне уверенность, что, по крайней ме¬ре, армия меня приветствует. Это были ответы на моё изве¬щение; их были десятки, среди них были телеграммы отдельных лиц. Помнится, я получил даже телеграмму с приветствием от союза сибирских маслоделов.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Дальше…
КОЛЧАК. В последующие дни приходили депутации и приветст¬вия от различных крестьянских общин, в первые же дни приходили телеграммы главным образом от армии, воен¬ных частей. Тогда эти телеграммы дали мне полную уве¬ренность, что то, что было сделано, сделано правильно и отвечает настроению и пожеланию армии. Одной из первых была получена телеграмма от Хорвата, в которой он при¬ветствовал меня, признавал меня верховным правителем и передавал себя в моё распоряжение. Также одной из первых телеграмм была также получена телеграмма от атамана Дутова. Вместе с ней получилась телеграмма от правитель¬ства оренбургского. Затем была получена одна весьма характерная телеграмма от уральцев, хотя и несколько более осторожно составленная: они приветствовали меня, но просили сообщить, какую политическую цель я ставлю в первую очередь. Я подтвердил им, что моя задача за¬ключается в том, чтобы путём победы над большевиками дать стране известное успокоение, чтобы иметь возмож¬ность собрать Учредительное Собрание, на котором была бы высказана воля народа. Очень скоро я получил ответ¬ную телеграмму с приветствием и заявлением, что они передают себя в моё распоряжение, что они вполне разде¬ляют мою точку зрения и осуществление задачи, которую я ставлю перед собой, считают необходимым. 
ЧУДНОВСКИЙ. Кто такой Хорват?
КОЛЧАК. Дмитрий Леонидович. Генерал. С 1903 года управляющий Китайско-Восточной дороги. В 1918 году − временный верховный правитель.
ПОПОВ. Продолжайте.
КОЛЧАК. Будучи ещё военным министром, я отчётливо сознавал, в каком положении находится снабжение армии. Поэтому на второй же день я снёсся с Вологодским и просил, ка¬жется, его и министра снабжения, которым был в то время Зефиров, и ещё несколько министров обсудить этот вопрос. Я считал необходимым, чтобы в первую очередь правитель¬ство занялось изучением вопросов экономического характера, так как вопрос снабжения сюит настолько остро, даже в самом Омске, и считал, что все усилия правительства должны быть приложены в первую очередь на обеспечение снабжения армии. Я сказал, что необходимо, чтобы завтра же вечером было устроено заседание, на котором я выска¬жу свои взгляды, чтобы было собрано экономическое сове¬щание. Это совещание было разработано тут же: были выбраны представители торгово-промышленников, коопера¬тивов и банков, которых можно было созвать здесь же, в Омске…
НИКИТИН. Таким образом?
КОЛЧАК. Таким образом, было основано экономическое совещание, на котором я в первую неделю сам вёл засе¬дания. Я каждый вечер бывал там сам, пока не изложил все те задачи, которые я считал необходимым осуществить для обслуживания армии. Затем, когда началось обсуж¬дение общих вопросов, мне было уже трудно, к тому же я заболел.
ЧУДНОВСКИЙ. Это не тот Вологодский, который был первым премьер-министром так называемого Омского правительства?
КОЛЧАК. Да, тот.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Как отнеслись к перевороту пред¬ставители иностранных держав, которые в то время были в Омске или которые после приехали в Омск?
КОЛЧАК. Насколько помню, в Омске в то время был представитель Америки − Гаррис и Франции − Реньо. Представителя Англии ещё не было, был только полковник Уорд. Нокс же приехал позже. Со стороны Японии была только чисто военная миссия. Представителями чехов были тогда военные представители Кошек и Рихтер. Вообще отношения со стороны всех, кто ко мне являлся, были са¬мыми положительными. Гаррис, американский представи¬тель, относился ко мне с величайшими дружескими чувст¬вами и чрезвычайной благожелательностью. Это был один из немногих представителей Америки, который искренно желал нам помочь и делал всё, что мог, чтобы облегчить нам наше положение в смысле снабжения. Гаррис, на¬сколько я помню, прибыл ко мне первый с визитом на следующий день…
НИКИТИН. И в чём состояла суть вашего разговора?
КОЛЧАК. Гаррис сказал мне: «Думаю, что в Аме¬рике этому событию будет придано самое неопределённое, самое неправильное освещение! Но, наблюдая всю атмос¬феру, всю обстановку, я могу только приветствовать, что вы взяли в свои руки власть, при условии, конечно, что вы смотрите на свою власть как на временную, переход¬ную. Конечно, основной вашей задачей является довести народ до того момента, когда он мог бы взять управление в свои руки, то есть выбрать правительство по своему жела¬нию».
НИКИТИН. И что вы ему ответили?
КОЛЧАК. Я сказал ему: «Это есть моя основная задача. Вы зна¬ете хорошо, что я прибыл сюда, не имея ни одного солдата, не имея за собой никаких решительно средств, кроме только моего имени, кроме веры в меня тех лиц, которые меня знают. Я не буду злоупотреблять властью и не буду держаться за неё лишний день, как только можно будет от неё отказаться. На это Гаррис сказал мне: «Я вам сочув¬ствую и считаю, что если вы пойдёте по этому пути и вы¬полните задачи, которые ставятся перед вами, то в даль¬нейшем мы будем работать вместе». В таком же духе говорил со мной и Реньо. 
ЧУДНОВСКИЙ. А с полковником Уордом о чём разговаривали?
КОЛЧАК. Полковник Уорд был у меня на следующий день и сказал, что он также считает, что это − единственная форма власти, которая должна быть: «Вы должны нести её до тех пор, пока, наконец, ваша страна не успокоится, и вы будете в состоянии передать эту власть в руки народа». Я сказал, что моя задача − работать вме¬сте с союзными представителями, в полном согласии с ними, и что я смотрю на настоящую войну, как на продол¬жение той войны, которая шла в Европе.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. В это время было заключено пред¬варительное перемирие с Германией. Таким образом, Гер¬мания вышла из войны, и устанавливалось общее замире¬ние Европы. Не возникало ли у вас мысли, что и для Рос¬сии надо искать мирного выхода из того положения, кото¬рое создалось?
КОЛЧАК. Я об этом не думал, так как видел, что этот мир нас не касается, и считал, что война с Германией про¬должается. Я тогда в первое время надеялся, что в случае, если нам удастся достигнуть известных успехов на фронте, то мы будем приглашены на мирную конференцию, где мы получим право голоса для обсуждения вопроса о мире. Так как этого не случилось, то я считал, что мы находим¬ся в состоянии войны с Германией.
ЧУДНОВСКИЙ. А сколько человек было расстреляно в Куломзине? Это о рабочем восстании…
КОЛЧАК. Человек семьдесят или восемьдесят.
ПОПОВ. А не было ли вам известно, что в Куломзине практиковалась массовая порка?
КОЛЧАК. Про порку я ничего не знал, и вообще я всегда запрещал какие бы то ни было телесные наказа¬ния, − следовательно, я не мог даже подразумевать, что порка могла где-нибудь существовать. А там, где мне это становилось известным, я предавал суду, смещал, то есть действовал карательным образом.
ПОПОВ. Известно ли вам, что лица, которые арестовы¬вались в связи с восстанием в декабре, впоследствии под¬вергались истязаниям в контрразведке и какой характер носили эти истязания? Что предпринималось военными властями и вами, верховным правителем, против этих ис¬тязаний?
КОЛЧАК. Мне никто этого не докладывал, и я считаю, что их не было.
ДЕНИКЕ (вскакивая со своего места, махнув рукой). Враньё! (Садится)
НИКИТИН. Пожалуйста, не мешайте ходу следствия…
ДЕНИКЕ (морщась). Что, что? Это кто мешает?
ПОПОВ. Я сам видел людей, отправленных в Александ¬ровскую тюрьму, которые были буквально сплошь покрыты ранами и истерзаны шомполами, − это вам известно?
КОЛЧАК. Нет, мне никогда не докладывали. Если та¬кие вещи делались известными, то виновные наказывались.
ПОПОВ. Известно ли вам, что это делалось при ставке верховного главнокомандующего адмирала Колчака, в контрразведке при ставке?
КОЛЧАК. Нет, я не мог этого знать, потому что став¬ка не могла этого делать…
НИКИТИН. Вы в том уверены?
КОЛЧАК. Вполне.
ПОПОВ. Это производилось при контрразведке в ставке.
КОЛЧАК. Очевидно, люди, которые совершали это, не могли мне докладывать, потому что они знали, что я всё время стоял на законной почве. Если делались такие преступления, не мог о них знать. Вы говорите, что при ставке это делалось? 
ПОПОВ. Я говорю: в контрразведке при ставке. Воз¬вращаюсь к вопросу о производстве военно-полевого суда в Куломзине.
КОЛЧАК. Я считаю, что было производство такое же, какое полагается в военно-полевом суде.
ЧУДНОВСКИЙ. В Куломзине фактически было расстреляно около 500 человек, расстреливали целыми группами по 50-60 человек. Кроме того, фактически в Куломзине ни¬какого боя не было, ибо только вооруженные рабочие стали выходить на улицу, они уже хватались и расстрелива¬лись, − вот в чём состояло восстание в Куломзине.
КОЛЧАК. Эта точка зрения является для меня новой, потому что были раненые и убитые в моих войсках и бы¬ли убиты даже чехи, семьям которых я выдавал пособия. Как же вы говорите, что не было боя? 
ЧУДНОВСКИЙ. Боёв не было, могли быть лишь какие-нибудь стычки.
КОЛЧАК. То, что вы сообщаете, было мне неизвестно. Я лично там не мог быть, но я верю тому, что мне докла¬дывалось. Мне докладывался список убитых и раненых. Эта точка зрения является для меня совершенно новой.
ЧУДНОВСКИЙ. Это не точка зрения, а факт.
КОЛЧАК. Вы там были?
ЧУДНОВСКИЙ. Нет! (Кивнув на Попова). Он сидел в тюрьме и не был там точно так же, как и вы, но я говорю со слов участников этого дела.
КОЛЧАК. Мне говорили, что в Куломзине за весь день боя было двести пятьдесят человек потери, а в правительственных вой¬сках было человек двадцать убитых и раненых, кроме того, три-четыре чеха, но, сколько убитых было в войсках, я точно не помню. 
ПОПОВ. Значит, вообще, помимо случаев в связи с вос¬станием, избиений шомполами и пытками в омской контрразведке не существовало?
КОЛЧАК. Нет.
ПОПОВ. Не известен вам такой случай, когда один из расстрелянных по делу одиннадцати коммунистов дал свои показания о том, что он является членом комитета партии коммунис¬тов, только потому, что он подвергался пыткам путём вы¬ворачивания рук и суставов, подобно вытягиванию на ды¬бе и так далее?
КОЛЧАК. Нет, я в первый раз слышу.
ДЕНИКЕ (усмехаясь). И о бесчинствах белых вообще, конечно, тоже ничего неизвестно?
КОЛЧАК. Смотря каких…
НИКИТИН. То бишь?
КОЛЧАК. Правительственных войск − нет, всякого рода бандитских формирований − да.
ДЕНИКЕ. Только посмотрите, товарищи! Убивали, грабили, жгли…
ЛУКЬЯНЧИКОВ. И от всего пытается откреститься!
ДЕНИКЕ. Не выйдет!
НИКИТИН. Какие меры в связи с этим вами принимались?
КОЛЧАК. Самые строгие, вплоть до полного расформирования и трибунала. Я уже говорил, что являюсь противником всякого беззакония…
ДЕНИКЕ (нетерпеливо). Да, да! Слышали.
КОЛЧАК. В то же время я больше наслышан о бесчинствах так называемых продовольственных отрядов красных и чекистов…
НИКИТИН. Что вы имеете в виду? 
КОЛЧАК. Лишение крестьян хлеба, повсеместное насильственное насаждение коммун и колхозов…  
БАРАНОВ. То продовольственная программа товарища Ленина!
КОЛЧАК. Массовый расстрел − тоже? Нет. Продовольственная программа должна делаться во имя всего народа, а не в счёт одной только партии.
НИКИТИН. Конкретно можете привести какие-то примеры?
КОЛЧАК. Бесчинства чекистов? Сколько угодно. Расстрел большевиками министра юстиции Щегловитова, прокурора киевской палаты Чаплинского, товарища прокурора Виппера, члена Государственной Думы Замысловского. Убийства русских государственных деятелей, чиновников государственного аппарата, офицеров, священников, членов патриотических организаций проводились планомерно и систематически. Как рассказывает очевидец, просидевший весь 1918 год в московской Бутырской тюрьме…
ДЕНИКЕ. Враньё!
КОЛЧАК. Какой смысл свидетелю расправы, к тому же бывшему заключённому Бутырской тюрьмы, говорить неправду?
ДЕНИКЕ. Тогда то были евреи! За них мы не в ответе.
НИКИТИН (Денике). Это вы о ком? О сановниках? Или о тех, кто их расстреливал?
ДЕНИКЕ. Вопрос не по делу. (Показывает на Никитина) Ох, всё больше не нравится он мне, товарищи… 
НИКИТИН. Я не барышня, чтоб всем нравится! (Колчаку) Так что?
КОЛЧАК. Очевидец называл их еврейскими большевиками. Я спросил, почему он так говорит. Он ответил: «Я фамилии никак не мог запомнить, они всё не русские»…
НИКИТИН. Латышские, наверное?
КОЛЧАК. Не знаю. Я не стал уточнять. Он был сильно измучен, уставший, голодный…
ЧУДНОВСКИЙ. Как он попал к вам?
КОЛЧАК. Очевидец расправы? Можно сказать, чудом. Это целая эпопея…
НИКИТИН. Что рассказал вам бывший заключённый Бутырской тюрьмы?
КОЛЧАК. То, что заключенных регулярно гоняли на закапывание расстрелянных и выкапывание глубоких канав для погребения жертв следующего расстрела. Заключенных вывозили на грузовике под надзором вооруженной стражи на Ходынское поле, Ваганьково и в район Петровского парка. Могилы выкапывались сразу же на двадцать-тридцать, а то и больше человек. Со своей стражей заключенные успели познакомиться так близко, что она делилась с ними своими впечатлениями о производившихся операциях…
ЧУДНОВСКИЙ. Чёрт знает, что в России творится! Охрана близко знакомится с заключёнными… Надо ужесточить порядок.
КОЛЧАК. Куда ещё? Россия без того уже вся в крови…
ЧУДНОВСКИЙ. По вашей вине!
КОЛЧАК. Время покажет…
НИКИТИН. Мы отходим от сути. Давайте вернёмся к рассказу очевидца!
КОЛЧАК. Однажды, как рассказал очевидец, по окончании копания очередной сплошной могилы-канавы, конвойные объявили, что на следующее утро предстоит «важный расстрел» попов и министров. В числе расстрелянных оказались епископ Ефрем, протоиерей Иоанн…
ЧУДНОВСКИЙ. Фамилия?
КОЛЧАК. Восторгов…
ЧУДНОВСКИЙ. Дальше?
НИКИНИН. И, пожалуйста, если возможно, поподробнее.
КОЛЧАК. Всё, что помню из рассказа очевидца…
ДЕНИКЕ (вскакивая со своего места, нетерпеливо). Да, да! И нечего время тянуть − бесполезно. (Садится)
НИКИТИН. Не мешайте человеку говорить! Торопливость в данном случае неуместна.
КОЛЧАК. В числе расстрелянных, кроме епископа Ефрема и протоиерея Иоанна, оказались ещё министр внутренних дел Маклаков, председатель Государственного Совета Щегловитов, бывший министр внутренних дел Хвостов, сенатор Белецкий и некоторые другие. Прибывших разместили вдоль могилы и лицом к ней. По просьбе отца Иоанна палачи (так говорил очевидец) разрешили всем осуждённым помолиться и попрощаться друг с другом. Все стали на колени, и полилась горячая молитва несчастных смертников, после чего все подходили под благословление преосвященного Ефрема и отца Иоанна, а затем все простились друг с другом. Первым подошел к могиле протоиерей Иоанн, сказавший перед тем несколько слов остальным, приглашая всех, с верою в милосердие и скорое возрождение Родины, принести последнюю искупительную жертву. «Я готов», − заключил он, обращаясь к конвою. Все стали на указанные места. Палач (выражение очевидца) подошёл к нему со спины вплотную, взял его левую руку, вывернул её за поясницу и, приставив к затылку револьвер, выстрелил, одновременно толкнув отца Иоанна в могилу. Другие палачи приступили к остальным жертвам. Белецкий рванулся и быстро отбежал в сторону кустов шагов на двадцать-тридцать, но, настигнутый двумя пулями, упал, и его приволокли к могиле, пристрелили и сбросили. По словам очевидца, палачи высказывали глубокое удивление по поводу поведения отца Иоанна Восторгова и Николая Алексеевича Маклакова, поразивших их своим хладнокровием во время убийства. Иван Григорьевич Щегловитов с трудом передвигался, но ни в чём не проявил никакого страха…
НИКИТИН. Что, по-вашему, стало причиной начала гражданской войны?
КОЛЧАК. Невозможность найти согласия в позициях и программах разнородных политических организаций, прежде всего по вопросу о политическом устройстве страны и формах ор¬ганизации государственной власти, что, в конечном счёте, и привело к иностранной интервенции. Немалое значение в радикализации противоборствую¬щих сил в стране имела насильственная узурпация власти большевистской партией в ходе октябрьского вооружен¬ного переворота, а затем активное сопротивление значи¬тельной части населения страны проводимой большеви¬ками политики.
ДЕНИКЕ (вскакивая со своего места). Ну, он даёт! Большевики во всём виноваты − они причина всех неудач. Эй, нет… (Начинает ходить)
ЛУКЬЯНЧИКОВ (ухмыляясь). Чистеньким захотел остаться!
КОЛЧАК (не обращая внимания). Огромное влияние на расширение масштабов граж¬данской войны оказала бескомпромиссная борьба наци-ональных политических организаций. Эта борьба приве¬ла к фактическому распаду некогда единой государствен¬но-политической системы Российской державы. Дезин¬теграция государственной власти и управления к началу гражданской войны достигла беспрецедентного уровня.
ЧУДНОВСКИЙ. Ошибаетесь, даже слишком. Большевики не узурпировали власть, они получили её от народа на Учредительном Собрании…
КОЛЧАК. Циничное пренебрежение большевиков результатами выборов в Учредительное Собрание и их стремление опираться на насилие ярко охарактеризовали природу большевистского режима.
НИКИТИН. Извините, однако… (просовывая окурок в оконце) Это всё лишь слова, домыслы. Какие тому есть факты?
КОЛЧАК. Если в царской России с 1821 по 1906 годы было казнено по приговору суда девятьсот девяносто семь человек, то при Советской власти с 1917 по 1920 годы по приговору Чека было расстреляно около одного миллиона человек. Разве то не насилие? Именно произвол и насилия правящей партии раскололи страну и стали главной причиной начала гражданской войны.
БАРАНОВ. Большевиков обвинять − ерунда какая-то! И как только до того можно додуматься?
ЧУДНОВСКИЙ (Баранову). Правильно, товарищ. (Колчаку). Это царь, его министры и подобные вам виноваты в развале страны − яснее ясного.
КОЛЧАК. Не думаю…
ДЕНИКЕ. Да, да! И ещё раз да!
КОЛЧАК. Цифры − упрямая вещь…
НИКИТИН (закуривая новую сигарету). Это вы о чём?
КОЛЧАК. Взять хотя бы общее положение России до узурпации власти большевиками. За пятилетний период 1908-1912 годов производство угля увеличилось на семьдесят девять и три процентов по сравнению с предыдущим пятилетним периодом, железа − на двадцать четыре и восемь процентов, стали и производства металла − на сорок пять и девять процентов. С 1900-го по 1913-й годы продукция тяжёлой промышленности увеличилась на семьдесят четыре и один процентов даже при учёте инфляции. Сеть железных дорог увеличилась с двадцати четырёх тысяч километров в 1890 году до шестидесяти одного тысяч километров в 1915 году. Промышленный прогресс помог сократить зависимость России от иностранного капитала. Разве то не процветание России? 
ДЕНИКЕ. Подумаешь… (Садится на своё место) Процветание… Да мы живо всё наверстаем!
НИКИТИН. Никто и не сомневается… Вот только какими методами?
ДЕНИКЕ. Опять он за своё! 
КОЛЧАК. Мне продолжать?
НИКИТИН. Да-Да! Продолжайте.
КОЛЧАК. О процветании России до большевистской узурпации свидетельствует и вывоз зерна за границу. Цифры? Извольте! С 1908-го по 1912-й годы урожай пшеницы вырос на тридцать семь и пять процентов по сравнению с предыдущей пятилетним периодом, ржи − на два и четыре процентов, ячменя − на шестьдесят два и два процентов, овса − на двадцать и девять процентов, кукурузы − на сорок четыре и восемь процентов. В хорошие урожайные годы − 1909-й и 1910-й − экспорт пшеницы достигал сорок процентов мирового экспорта пшеницы. Даже в плохие годы − 1908-й и 1912-й − он достигал одиннадцать и пять процентов. А образование?
НИКИТИН. Что образование?
КОЛЧАК. Образование также было на должном уровне. В 1908 году был принят закон об обязательном начальном образовании. Расходы правительства на образование увеличились между 1902-м и 1912-м годами на двести шестнадцать и два процентов. В 1915 году пятьдесят один процент всех детей от восьми до одиннадцати лет посещали школу, а шестьдесят восемь процентов новобранцев умели читать и писать. А что дал большевизм России? Полномасштабный произвол, полное бесправие, раскол страны, голод…
БАРАНОВ. Большевики дали народу свободу − это главное!
КОЛЧАК. Свободу грабить, убивать…
ЧУДНОВСКИЙ. Демократические преобразования.
КОЛЧАК. А что, по-вашему, есть демократия?
БАРАНОВ (поднявшись со своего места). Демократия − это свобода! Свобода слова, свобода действий… (Садится)
КОЛЧАК (слегка усмехнувшись). Это же прямой путь к анархии.
НИКИТИН. То бишь вы считаете, что демократия есть наивысшая форма анархии?
КОЛЧАК. Нет, я этого не говорил. Но могу согласиться.
ДЕНИКЕ (вскакивая со своего места). Нет! Он же явно издевается над нами. Получается, что не следственная комиссия разбирается с адмиралом, а он с ней − прямо перевёртывание какое-то…
НИКИТИН. Хотите сказать… Метаморфоза?
ДЕНИКЕ. Не умничай!
КОЛЧАК. Я только излагаю факты − и всё.
ДЕНИКЕ. Какие, к чёрту, факты! Белая пропаганда. Чушь! Большевики развалили страну − смешно. Да это вы, ваш царь, ваши министры, Государственная Дума во всём виноваты! Развязали сами гражданскую войну − и не хотят в том признаться.
КОЛЧАК. Я не развязывал гражданской войны.
ДЕНИКЕ (садясь). Однако причастны тоже. Воевали ведь против коммунистов…
КОЛЧАК. Я выполнял свой офицерский долг. Долг военного специалиста. Россия для меня много значит… (Короткая пауза) Большевистская узурпация власти − беда, большая трагедия для России. Террор и насилие над русскими стали главным орудием государственной политики большевиков, начиная с первых дней Советской власти…
НИКИТИН. Но ведь сначала всё было не так…
КОЛЧАК. Некоторая ограниченность террора в начальный период господства большевиков объяснялось не их доброй волей, а неналаженностью репрессивной машины и недостатком кадров для проведения массовых расстрелов. Тем не менее, уже в конце 1917-го и первой половине 1918-го были репрессированы десятки тысяч русских людей, прежде всего представителей русской армии и государственного аппарата. В январе 1918 года «Правда»…
НИКИТИН (удивлённо). Вы читали большевистскую прессу?
КОЛЧАК. По стратегическим соображениям. Так вот, «Правда» писала: «...За каждую нашу голову − сотню ваших». И слова не расходились с делами. Ленин без колебаний идёт на все самые страшные меры, являющиеся преступлением против человечества…
НИКИТИН. Пример?
КОЛЧАК. Встревоженный известиями о приближении англичан к Баку, он отдаёт приказ сжечь этот город. То же самое он предлагает в сентябре 1918 года сделать в Казани…
БАРАНОВ (вскакивая со своего места и вскинув вперёд правую руку). Враньё, враньё! Провокация, товарищи! Белая провокация… (Садится)
ДЕНИКЕ. Точно, товарищ.
НИКИТИН. Какие тому подтверждения?
КОЛЧАК. Я уже упоминал о захваченном у красных архиве. Секретные директивы, списки раскулаченных и расстрелянных, протоколы, копии телеграмм… Одна из них на имя Троцкого в Свияжск, в которой говорилось следующее: «Удивлен и встревожен замедлением операций против Казани... По-моему, нельзя жалеть города и откладывать дальше, ибо необходимо беспощадное истребление...». Таким же образом он приказывает действовать в Ярославле во время эсеровского восстания…
БАРАНОВ. Эсеры − враги Советской власти!
КОЛЧАК. Причём тогда заложники?
БАРАНОВ (недоумённо). Какие заложники?
КОЛЧАК. В начале августа 1918 года, как свидетельствуют захваченные у красных архивные материалы, Ленин настаивает на введении заложничества при изъятиях хлеба у русских крестьян. По его мнению, в каждой хлебной волости следует отобрать двадцать пять-тридцать заложников из богачей, отвечающих жизнью за сбор и ссыпку всех излишков. Причём не просто взять, а назначить поименно по волостям. Ленин даёт личное указание об ужесточении террора против русских людей. Этими указаниями переполнены его письма в провинцию…
НИКИТИН. Например? По памяти можете привести какой-нибудь текст ленинского письма?
КОЛЧАК. Попробую. (Короткая пауза) Если не изменяет мне память: «Пенза. 9 августа 1918 года. Копия Евгении Бош. Провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев, сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города». Следующее письмо… (Короткая пауза) Да. Следующее письмо: «В Пензу. Москва, 11 августа 1918 года. Товарищам Кураеву, Бош, Минкину и другим пензенским коммунистам. Товарищи! Восстание пяти волостей кулачья должно повести к беспощадному подавлению. Этого требует интерес всей революции, ибо теперь взят «последний решительный бой» с кулачьем. Образец надо дать: первое − повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц; второе − опубликовать их имена; третье − отнять у них весь хлеб... пятое − назначить заложников − согласно вчерашней телеграмме. Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц-кулаков. Телеграфируйте получение и исполнение. Ваш Ленин»… Да! Там ещё постскриптум был: «Найдите людей потверже»…
ДЕНИКЕ (как ни в чём не бывало). Это ни о чём не говорит!
НИКИТИН (удивлённо). Разве? Опять что-то новое…
ДЕНИКЕ. Всё едино нас то не касается!
ЧУДНОВСКИЙ. В каких связях состояли с князем Жеваховым?
КОЛЧАК. С Николаем Дмитриевичем? В дружеских. Мы даже переписывались. Он держал меня в курсе всего происходящего в Киеве…
НИКИТИН. О чём конкретно вам писал князь?
КОЛЧАК. В конце апреля 1919 года Киев посетил Троцкий и приказал расстрелять всех, кто состоял в различных патриотических организациях и клубах русских националистов. Князь Николай Дмитриевич, сам переживший этот кошмар, писал… Подождите. Вспомню. (Короткая пауза). Да! Вот некоторые выдержки: «Никакое перо не в состоянии описать тех ужасов, какие совершались цинично и откровенно среди дня, когда каждого прохожего, по виду интеллигента, хватали и бросали в подвалы чрезвычаек, подвергая неслыханным издевательствам и мучениям, а затем отвозили в загородные кладбища, где живыми закапывали в могилы, вырытые предварительно самими же жертвами»…
БАРАНОВ (указывая на Колчака). Товарищи, о чём он говорит? 
КОЛЧАК (не обращая внимания, продолжая по памяти цитировать письмо). «Ещё ужаснее было то, что творилось под покровом ночи, что обнаружилось лишь позднее, после прихода деникинских войск... Когда солдаты явились на Садовую, 5, где помещалась одна из киевских чрезвычаек, то обнаружили в огромном сарае усадьбы густую желтую липкую массу, подымавшуюся от пола до верха свыше чем на аршин, так что они были вынуждены очищать этот сарай, стоя по колени в этой массе. То были человеческие мозги»...
БАРАНОВ. Товарищи, товарищи! Что это такое?
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Белогвардейская провокация.
ДЕНИКЕ. Он над нами издевается…
КОЛЧАК (громче). «Здесь, в этом сарае несчастные жертвы не расстреливались из ружей и револьверов, как в других местах, а убивались ударами тяжелых молотов по голове, причем от этих ударов мозг вываливался на асфальтовый пол сарая. В течение дня и ночи фургоны, с наваленными на них трупами и торчащими во все стороны ногами, разъезжали по улицам города, наводя ужас на жителей, из коих каждый считал себя обреченным и только ждал своей очереди. Бежать было некуда и невозможно, ибо город был оцеплен кордоном красных войск... В этот разгар царившей в Киеве вакханалии погибли от руки палачей едва ли не все лучшие люди города, и среди них знаменитые профессора Киевского университета Армашевский и Флоринский, причем первый, как говорили, был зарыт в могилу живым, подвергшись предварительно жесточайшим пыткам и мучениям»…
ДЕНИКЕ (хлопнув правым кулаком по столу). Всё, хватит! Я сказал… (Злобно, сквозь зубы) Сгноим. Уничтожим всех.
КОЛЧАК (не обращая внимания). «В киевской Чека главную роль играл еврейский большевик Лацис, а среди палачей нечеловеческой жестокостью славились Роза Шварц и некая «товарищ Вера». У последних страшную ярость вызывали православные русские с нательными крестами. После богохульных глумлений изверги срывали эти кресты и выжигали огнем изображения креста на груди или на лбу своих жертв. Киевский палач Лацис учил своих подчиненных: «Не ищите в деле обвинительных улик; восстал ли он против Советов с оружием или на словах. Первым долгом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какое у него образование и какова его профессия. Вот эти вопросы и должны решить судьбу обвиняемого». Этот еврейский большевик получал особое удовольствие от мучений русских людей во время пыток. Очевидцы рассказывали, что при этих сценах отвратительное лицо Лациса расплывалось в улыбке»…
НИКИТИН. Память у вас, адмирал, надо отдать вам должное, просто замечательная! Вы процитировали довольно большой отрывок из письма князя… (Просовывая в оконце окурок) Почему вам особо запомнились письма именно подобного характера?
КОЛЧАК. Они произвели на меня сильное впечатление. До этого так вплотную ещё не доводилось сталкиваться с бесчинствами большевиков, когда пострадали близкие тебе люди, друзья, знакомые… (Короткая пауза) Вот почему я несколько раз перечитал письма подобного изложения… 
НИКИТИН. Не удивительно, что запомнили на всю жизнь. (Закуривая новую сигарету и не скрывая своего волнения). Тому также есть документальное подтверждение?
КОЛЧАК. Безусловно. Какой смысл в таком положении говорить неправду? В 1919 году в Одессе следователь Чека, бывший присяжный поверенный Гальперин, так напутствовал одну русскую женщину: «Запомни раз навсегда железный закон революции... власть попадает в руки умнейших и сильнейших. Русский народ − тёмное быдло. Русская интеллигенция − свинья, ни к чему не способная; лучшими оказались мы. И потому вся власть не просто в руках евреев, а сильнейших и умнейших»...
ДЕНИКЕ. Верно!
НИКИТИН. Что верно?
ДЕНИКЕ. Сильнейших и умнейших!
НИКИТИН (Колчаку). Откуда это вам известно?
КОЛЧАК. Из писем из Одессы, там тоже были те, кого я лично знал, находился в дружеских отношениях. Примечателен факт…
НИКИТИН. Это какой?
КОЛЧАК. «Одесские чекисты, состоявшие почти сплошь из евреев, даже в своей среде прославились изощренной жестокостью. Для допросов, пыток и казней они использовали два корабля − линейный корабль «Синоп» и крейсер «Алмаз». Особо зверские методы расправ применяли Вихман и Дейч. Для пытки стойких большевиками приспосабливались корабельные печи. Самых непокорных прикрепляли железными цепями к толстым доскам и медленно, постепенно продвигали их живыми, ногами вперед, в корабельную печь»...
НИКИТИН. Тоже из письма?
КОЛЧАК. Из другого. Как мне писали, у чекистов были и особые пыточные пристрастия. Речь идёт о сотруднице одесской Чека Доре Евлинской…
НИКИТИН. Какой Евлинской? Может быть, Явлинская?
КОЛЧАК. Не уточнял. Мне писали, как о Евлинской…
НИКИТИН. И что?
КОЛЧАК. Она предпочитала убивать русских офицеров. От ее руки погибли четыреста офицеров. А председатель петроградской Чека Урицкий любил наблюдать расстрелы из окна своего кабинета. «Для меня, − говорил он, − нет высшего наслаждения видеть, как умирают монархисты»…
НИКИТИН. Откуда ещё вы получали известия?
КОЛЧАК. Из Харькова, Пятигорска...
НИКИТИН. А там что было?
КОЛЧАК. В Харькове по изгнании большевиков в подвалах Чека обнаружили много «перчаток» − кожу, содранную с рук вместе с ногтями. На трупах бывших офицеров были вырезаны ножом или выжжены огнём погоны на плечах, на лбу − звезда, а на груди − орденские знаки, были отрезаны носы, губы и уши. На женских трупах − отрезаны груди и сосцы. Масса раздробленных и скальпированных черепов, содранных ногтей с продетыми под ними иглами и гвоздями, выколоты глаза, отрезаны пятки. В некоторых районных Чека русских людей топили в подвалах, открывая водопроводные краны. Пятигорская Чека в 1919 году взяла большое количество заложников. Их увезли за город, на кладбище, с руками, связанными за спиной, заставили встать на колени в двух шагах от вырытой ямы и начали рубить им руки, ноги, спины, выкалывали штыками глаза, вырывали зубы, распарывали животы…
НИКИТИН. Ужасно. Что Россию дальше ожидает? Да-а… (Короткая пауза) У меня пока больше нет вопросов к адмиралу.
ДЕНИКЕ (вскакивая со своего места, радостно). Всё, всё! Наконец-то! Теперь можно заканчивать разом…
ПОПОВ. Не спешите. (Всем) У кого-то ещё есть вопросы?
ДЕНИКЕ (нетерпеливо, садясь на своё место). Какие ещё могут быть вопросы − болтовня всё. Зря теряем время. Без того всё всем ясно! Колчак − враг Советской власти, а потому его следует расстрелять.
НИКИТИН. Мы не трибунал, чтобы выносить такое решение… 
ДЕНИКЕ. Однако власть имеем!
ПОПОВ. Если вопросов пока ни у кого нет, я думаю, на этом первое заседание следственной комиссии… 
ДЕНИКЕ. А может и последнее…
ПОПОВ (Денике). Не перебивайте! (Мышковскому) Вызовите конвой!
ДЕНИКЕ. И побыстрее.
МЫШКОВСКИЙ (перестав писать и поднимаясь со своего места). Сейчас, товарищи, сейчас… Одну минуту. (Уходит)
ДЕНИКЕ (поднявшись со своего места и, засунув руки в карманы, начав ходить по полуподвалу). Кто скажет, сколько сейчас время? У кого есть часы?
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Буржуйская роскошь!
КОЛЧАК. У меня часы. Но время приблизительное, так как они останавливались… (Достаёт карманные часы) 
ДЕНИКЕ (подходя к Колчаку). Прекрасно! Вот только теперь зачем они вам? Всё едино ведь конец… (Усмехается)

Появляется Мышковский с двумя красноармейцами.

ЛУКЬЯНЧИКОВ (радостно). Вот и конвой, товарищи!
ПОПОВ (красноармейцам). Увести арестованного.

Красноармейцы подходят к Колчаку.
Колчак поднимается со стула и уходит с конвоем.

ДЕНИКЕ. Гад! Даже нисколько не боится нас… Ушёл с поднятой головой, в лице ни разу не изменился.
ЛУКЬЯНЧИКОВ (усмехнувшись). Что хотите − Колчак, адмирал… 
НИКИТИН. А чего ему боятся? Человек знает, что говорит, уверен в своей правоте. Смерти не страшится…
ДЕНИКЕ. А вот поставим к стенке − и поглядим!
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Смерти все боятся.
ДЕНИКЕ (Мышковскому). А ты чего стоишь? Забыл, где твоё место?
МЫШКОВСКИЙ. Не забыл, конечно, товарищи. Но… Может, ещё какое-то поручение будет…
ДЕНИКЕ. Пока никакого! Занимайся своим делом, веди протокол!
МЫШКОВСКИЙ (садясь на своё место). Ладно.
БАРАНОВ. Что теперь, товарищи?
ПОПОВ. Похоже, заседание продолжается. Давайте решать!
ДЕНИКЕ (продолжая ходить). Нечего решать − закругляться пора!
НИКИТИН. Я так не считаю. Много нерешённых вопросов… Одним заседанием никак не обойтись.
ДЕНИКЕ. А тебя вообще не спрашивают? Нашёлся тут правдолюб… Вот проверим тебя!
НИКИТИН. За что? За то, что против самосуда, беззакония?
ДЕНИКЕ. Всё едино расстреляем!
НИКИТИН. Кого?
ДЕНИКЕ. Там поглядим…
НИКИТИН. Вот-вот!
ПОПОВ. Давайте не будем отвлекаться! У кого какие будут мнения, предложения? Активнее, товарищи! А то верно времени уж много… Что решим по данному делу?
НИКИТИН. Продолжить работу комиссии… (Закуривая новую сигарету) Мы же ещё многого не знаем…
ДЕНИКЕ. Чушь! Без того достаточно фактов, чтобы Колчака поставить к стенке и расстрелять как врага Советской власти − точка. 
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Я того же мнения.
ПОПОВ. Но, товарищи, погодите! Нам правда никто не давал такого указания, мы не можем этого делать, прежде с Москвой требуется связаться, уточнить всё…
ДЕНИКЕ. Ага, пока связываемся, пока уточняем − белые тут и возьмут город! Что тогда? О!
ПОПОВ. Все равно мы должны это сделать. А то правда, если каждый будет делать то, что вздумается, порядка никогда не будет… (Денике) Вы же, по-моему, тоже так считаете, даже говорили об этом…
ДЕНИКЕ. Я говорил о народе! Нас это не касается…
НИКИТИН. Почему? Мы что, не народ?
ЧУДНОВСКИЙ. Может, хватит о народе?
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Вот именно!
ДЕНИКЕ. Думать следует о себе, а не о народе.
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Без власти народу никак не быть!
ПОПОВ. Итак, до чего договорились?
ЧУДНОВСКИЙ. Времени сейчас действительно много, поэтому предлагаю завтра всё толком решить… А? Как думаете, товарищи?
ПОПОВ. Лично я того же мнения.
БАРАНОВ. Точно, спешка не к чему… Я за!
НИКИТИН. Моё мнение уже известно.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Не против.
ПОПОВ. Тогда так и решим… 
ДЕНИКЕ. Всё едино расстреляем! Не сейчас − так потом.
НИКИТИН. Вам бы только расстреливать!
ЧУДНОВСКИЙ. Ладно… (Поднимаясь со своего места и застёгивая будёновку) Расходитесь, товарищи!
ПОПОВ. Завтра, если ничего не изменится, собираемся в это же время − все слышали? 
МЫШКОВСКИЙ (поднимая голову от бумаг). Можно я задержусь немного? Надо кое-что дописать, привести все бумаги в порядок…
ПОПОВ. Можно. Все свободны!

Первым уходит Денике, за ним Чудновский с Поповым, Алексеевский,
Лукьянчиков и Баранов.