Незапланированно произошедший алкогольный overdose, который имел место быть утром девятого мая в аккурат со сценой ранения героя С.Бондарчука в кинофильме «Они сражались за родину» вывел моё тело из сомнамбулического состояния на лестничную площадку.

Весенние пейзажи в окне пестрили красными шариками, цветами и седыми головами ветеранов с поблескивающими на их потрепанных одеждах жёлтыми медалями.

В зубах незаметно истлела сигарета. Я начал ощущать, что чего-то давно ушедшего, невозвратимого и объединяющего не хватает моему миросознанию. Закрыв дверь на ключ, я вышел на улицу. На углу дома на гармошке наяривал старый матрос в бескозырке, тельняшке, подёргивая губой и мотая головой, отчего качались, как коромысло на бабьих плечах, седые почтальоно-печкинские усы.

Утренний уличный фон был задан мелодией «Прощание славянки». Он освежил мою пьяную голову, как падение в добротный сугроб, и определил направление и конечный пункт прогулки. Площадь Революции.

Она была перекрыта от движения автомобилей. Медленно лишь передвигался военный открытый кортеж с особо почётными участниками ВОВ. Над ними возвышался памятник мужику с полотенцем, а дети дарили ветеранам цветы. Дети и старики… Взрослые отсыпались после рабочего дня. Особо предприимчивые отправились на дачи, доходить до моего состояния. Моё состояние… Под воздействием утренних солнечных лучей и этого российского карнавала у меня замутило в животе и помутнело в глазах. Возле пруда, названного в честь комсомольцев, возле очередного творения зодчества были сооружены каменные лавочки, прозванные в народе «привет простатиту». Я еле добрёл до них и уже собирался прилечь, как вдруг над моей головой кто-то заботливо произнёс: «Осторожно, парень!» Я отшатнулся и принял сидячее положение. Слева от меня расположился старик. Настолько он слился с окружающим пейзажем, что я чуть было не лёг ему на колени. Потом пригляделся. Сухощавый. По внешности вылитый Евтушенко. Помятый пиджак и легкая стариковская кепка, и то и другое выцветшие от солнца и времени. Взгляд его был холодным от, как казалось, какого-то равнодушия, словно расфокусированный, он не выражал, по большому счёту ничего.

            - Не понимаю, зачем они все здесь собрались? – начал он.

            - Праздник, - буркнул я, взмахнув рукой в сторону victory-парада.

            - Они думают, что война – это слишком серьёзно, - продолжил он. – Они будут жить с ней до самого конца, считая её святыней, чистой правдой, борьбой за истину.

- А вы? – спросил я и увидел на его груди несколько медалей ( в том числе за отвагу) и разноцветную прямоугольную планку, как у робота. Первоначально мне показалось, что это пульт управления. Я даже хотел нажать какую - нибудь из этих кнопок, лишь бы этот старик замолчал или ушёл, но я, сам того не желая, втянул его в диалог. Так вот я спросил:

- А вы, что же, наплевательски относитесь к победе?

- Да. Я служил в Польше, вдали от союза. Страна меня не защищала. Я был здесь чужим и… само слово «война»... Я не воевал, я пытался спасти свою жизнь. И по-моему это делал каждый. Тут мне стало совсем не по себе, и чтобы не стошнило, я закурил.

 - А как же ваш грёбаный патриотизм, идея? – спросил я.

Старик заулыбался. Теперь лицо его преобразилось, словно бы я вывел его на ту тему, которую он знает в совершенстве и покажет мне своё превосходство в ней.

 - Чушь. В тебе есть патриотизм? Ощущение родины?

 В знак отрицания я замотал головой.

            - У нас этого тоже не было. Ни у кого. Мы жили обычной жизнью, зарабатывали на еду, семью, никуда не лезли, да и времени не было на размышления, про политику вообще мало знали.

- А что было? Если не за Родину, значит За Сталина?

- И этого не было. И фильмы все – брехня. Не смотри их. Везде одна неправда.

 - Неужели все?

- Не совсем. Вот «В бой идут одни старики» и «Небесный тихоход» - не брехня.

- На войне было весело?

- Когда спасаешь свою жизнь, пытаешься насладиться всеми удовольствиями. Думаешь, что в последний раз. А то вдруг помрёшь. Даже насиловали своих женщин русских и полячек, если те не соглашались по-хорошему. А кому она потом пожалуется? Никому. Мужчин-то не было, все на войне, а деды старые, что они смогут сделать? Да ничего. Всё было в порядке вещей. Геройства – это всё небылицы. Может, поэтому я и выжил, что старался веселиться, а не суетиться. Никто из наших не геройствовал. Правда, были попытки у начитанных всяких и тихонь, хотели выделиться но они умирали, ничего не изменив. Нормальный человек не станет геройствовать. И войну не примет никогда по человечески. А толку?

 - А вы только в Польше воевали?

- Нет. Был в плену, сбежал, попал на Кавказ. Находился в расстрельных списках у правительства у нашего…

 - За что?

 - За то, что был в плену у фашистов.

- Они думали, вы раскроете все тайны СССР?

- Не знаю. Раскрывать нечего было. Нас как зверей дрессировали это правительство сраное. А чем они лучше фашистов? Вот и я говорю ничем.

 - А как убежали?

- Как и многие. Просто ушёл. Нас не очень хорошо охраняли, да и немец, к тому же человек пьющий. За мной так никто и не гнался. Кому я был нужен…

- Ни в кого не стреляли?

- Нет. Многие так называемые «убегающие» из плена – просто ушли, как я думаю. Никаких акций со стрельбой не готовили. Кто-то договаривался с немцами, продавали себя, как женщин. Некоторых отпускали на свободу. А некоторых убивали.

- А после Кавказа?

- Могли убить свои. Поэтому автомат держал наготове. Как только выяснялось, что я – пленный, тут же сбегал, наши все дрессированные, что им сверху сказали, то они и выполняют, будь ты хоть брат, хоть сват.

- И в своих стреляли?

- Приходилось. Иначе могли убить. Вёл войну на два фронта. С одной стороны – немцы. С другой – наши. Были и нормальные ребята с обеих сторон. Из наших – рядовой состав, из немцев – офицерский. Сейчас трудно сказать на какой стороне я был. Но войны никто не хотел. Воевали власти, а не люди.

 -Пидоры правители! – громогласно заявил я, чем привлёк к себе внимание подтянувшихся к лавочкам ветеранов. - Было страшно? – следом спросил я.

 - Нет. Это как работа. Как образ жизни. Живешь для того, чтобы защитить себя. Вот в детстве когда дерешься с ребятами, тоже защищаешься и так всю жизнь. Вот моя правда.

 - Только не говорите, что воевали за наше поколение!

- Мы в то время не знали, что будет ли следующее поколение, да и наше сомневались останется ли, а уж о вашем не задумывались. Тогда ведь такие же люди были, как и сегодня. Такая же молодёжь. Ничего не изменилось.

 - И место в общественном транспорте не уступали?

Старик достал из внутреннего кармана пиджака фляжку, отвинтил пробку и протянул мне.

- Что это? – спросил я.

- Коньяк армянский.

Я скривил рот, но, увидев, что на фляжке изображена свастика – замер, глядя, как завороженный, загипнотизированный и, не задумываясь о том, что может быть ещё гаже в плане сверх overdose, сделал глоток.

 - За связь поколений! – сказал он и, взяв у меня фляжку, так же отхлебнул.

Следом он достал портсигар. Отчего-то немного протрезвев, я перевёл взгляд на металлическую коробку, в которой, как дети, завёрнутые в белые простыни в роддомах, лежали белые самокрутки.

- Крепкий табак? – поинтересовался я, пряча обратно в карман надоевший «LM».

 - Конопля, - прямо ответил он. – Расслабляет. Она и тогда расслабляла. На Кавказе её было много, а вот ближе к северу только командный состав ей баловался. Солдаты мешали с табаком. Так что чистую курили избранные. Командный состав и простые ребята не дружили. Я уже не говорю о том, как пользовалась спросом выпивка.

- Знаете…

- Пётр Васильевич, если угодно.

«До чего же банально», - подумал я насчёт имени – отчества.

- Знаете, Пётр Васильевич, у меня сложилось представление, что Великая отечественная война – это миф.

- Как война за истину и правду, как геройство – безусловно, - он протянул мне самокрутку и зажженную спичку. Я затянулся. После третьей затяжки всё рассказанное Петром Васильевичем приобрело реальный образ современности. Борьба за существование, место под солнцем, только автоматы теперь не у каждого желающего, а только у избранных, которые, как видно, отнюдь не рядовые, а сразу пробившиеся в офицеры сыны сомнительного отечества.

- А после скитаний вас так и не поймали?

- Нет. Добрался до Ленинграда. Сделал документы липовые через этих гомосеков. Воевал. Медаль получил. Но во всех частях выяснялось, что я пленный. Так от своих, в конце концов, я убежал через Прибалтику обратно в Польшу.

- Спорю, что была там у вас какая-то девица?

- Была, как, впрочем, и в каждом городе. Я падкий на женщин. И сейчас даже заглядываюсь на молоденьких, только голова варит, а тело уже не то.

 - Да ладно? – расслабленно ухмыльнулся я. – Говорят, с женщинами в то время была напряжёнка!?

- Да ну, кто тебе такое сказал?

- Фильмы.

- Не верь. Я же тебе рассказывал об этом.  Даже наше поколение по прошествию нескольких месяцев стало верить в эти фильмы. Сравнивать себя с героями. Мол, я не умер, значит, я герой. Такие развлечения вроде фильмов раньше боготворили…Посмотри, как пляшут.

 В стороне от нас две бабки, выкрашенные марганцем, отчебучивали что-то фронтовое, их поддерживали два кавалера весьма преклонного возраста. Казалось, не хватало только Гарика Сукачёва со своими фронтовыми песнями. Мы смотрели на них и молчали. Вероятно, на Петра Васильевича так же умиротворенно подействовал косяк. Я глядел на эти танцы, на проходящих радостных стариков, на нашу современность, на пивные банки, на пластиковые окна, на девушек с оголёнными пупками, на юношей с серьгами в ушах, и никак эти два поколения не могли связаться между собой и сосуществовать в пространстве моего сознания.

- Неправда всё это! - воскликнул я и резко встал с лавки. В мозг ударила опьяняющая волна. Я пошатнулся, но ступил первый шаг, а за ним легко продолжил остальные. Накумареный старик, вероятно, не сразу сообразил, что я ушёл, и вдогонку только крикнул: - А меня реабилитировали! Реабилитировали-то меня! Дали медаль ещё!

 Я улыбнулся. Уходя с чувством злобы, мне в этот миг отчего-то стало приятно, как будто бы реабилитировали меня и вручили медаль с этой воинской разноцветной планкой. С каждым шагом я стал слышать топот сапогов, словно сам иду в строю. Я почувствовал важность этого пути, на меня возлёг некий груз ответственности за своё и последующие поколения, словно бы невидимый автомат повесили мне на шею, и командир четким голосом сказал: «В бой ребята!» Мы идём в этот последний марш-бросок в такую страшную темную неизвестность за своими наградами и медалями, идеями, идём вместе, нам не так страшно, подбадриваем друг друга шутками и песнями, а впереди уже мерцает она – неизвестность. Мы подходим всё ближе и видим как она расплывается по небу, казалось бы окольцовывая наш земной шар, сжимая его в тиски. И теперь становится понятным, что двигаться вместе уже невозможно. Мы расходимся в разные стороны, ради своего индивидуального геройства, так и не дойдя вместе до общей цели.