Нина Алексеевна устроилась у окна туристского автобуса. Её переполняли впечатления двух последних дней, проведенных в сказочном Гарце. Вспоминались городки и посёлочки: Гослар, Остероде, Вернигероде с узкими, извилистыми улочками, где не без труда могут разминуться два человека; игрушечными площадями размером с уютный зал, домиками в стиле средневекового фахтверка, таинственностью соборов; причудливыми часами, отсчитывавшими некогда мгновения иных веков. И, конечно, в памяти остались покрытые хвойными лесми холмы с отслужившими своё серебряными рудниками; огромные каменные глыбы, окутанные тонкой вуалью ключевых вод; валуны, оплетённые мощными корнями вековых елей, стоящих на камнях, как на пьедесталах. Туристы прошлись по берегу небольшого странного озера с водой цвета медного купороса. Но всё затмили виды с легендарной горы Брокен: колышущееся море лесов на горных склонах, обилие всевозможных оттенков зелёного, лишь вдалеке переходящее в голубоватую дымку. Брокен… По преданию, в ночь на первое мая на этой горе собирается на свой шабаш нечистая сила: ведьмы различных рангов, дьяволы и сам Сатана! Нине Алексеевне припоминались «Путешествие по Гарцу» Гейне, сцены Вальпургиевой ночи из Фауста Гёте. В Нинином рюкзачке лежала купленная на Брокене фигурка ведьмы на помеле. У ведьмы был крючковатый нос с большой чёрной бородавкой. Из оскаленного рта торчал единственный зуб. Глаза из-под седых бровей глядели безумно, но радостно. «А сегодня как раз последний день апреля, – подумала Нина, – забавно!» Потом её, кажется, сморил сон.
Неожиданно она услышала приятный мужской голос:
– Разрешите расположиться рядом с Вами?
Нина посмотрела на говорившего. Это был высокий, стройный мужчина лет шестидесяти в залихватской тирольской шляпе и элегантном плаще болотного цвета. К их туристической группе он явно не принадлежал. Может, попутчик, договорившийся приватно с водителем автобуса?
– Да, да, садитесь, пожалуйста, – поспешила ответить она.
– Сказочные места! Не правда ли? – сказал незнакомец.– Нечистая сила проявила отменный вкус, выбрав именно Брокен для своих собраний. Кстати, как Вы относитесь к персонажам Вальпургиевой ночи?
– Думаю, среди них было немало весьма интересных личностей, – беззаботно улыбнулась Нина.
– Да? – обрадовался незнакомец.– Ваши слова внушают мне некий оптимизм. Извините, времени до захода солнца мало. Приходится, как говорят, брать быка за рога.
Не откажите в любезности взглянуть на меня внимательно. Я Вам никого не напоминаю?
Нина стала разглядывать попутчика. Тонкие черты лица. Нос с небольшой горбинкой. Умный, ироничный взгляд серых глаз. Неглубокие, явно не скорбные морщины. Волевой подбородок. Ощущение энергии…
– Пожалуй… Пожалуй, Вы похожи на моего двоюродного брата, - неуверенно сказала она.
– О! Браво! Вернее Ваш брат похож на меня!
Последняя фраза показалась Нине странно самонадеянной.
– Разрешите представиться, – сказал, между тем, незнакомец, – Яков Пинский, к Вашим услугам.
– Нина Алексеевна, – представилась в свою очередь она, – но здесь, в Германии, все мы потеряли отчество. Так что – просто Нина. Но простите, Вы назвались Яковом Пинским. Забавно: так звали моего деда по материнской линии.
– Великолепно! – возрадовался попутчик. – Честно говоря, я не рассчитывал, что моя бывшая супруга и так и не простившая меня старшая дочь – Ваша мама будут упоминать при Вас моё имя. Вам трудно поверить в то, что я Ваш беспутный дед? Но сегодня – канун Вальпургиевой ночи. Сегодня и не такие чудеса возможны. Скажите честно: Ваши мама и бабушка меня очень ругали?
– Описывали поступки, – стараясь быть деликатной, ответила Нина.
– Ах, поступки! Что значат поступки без мотивов и обстоятельств? Сухая материя! Да, я с трудом терпел свою супругу, верную, благодетельную, вялую, наивно-сентиментальную дурочку, нудную и фригидную (простите, но у Вас, насколько я знаю, – сексуальная революция, и говорить с дамами можно практически обо всём).
«Нудная, фригидная дурочка? Это он о моей любимой бабуле?! – внутренне возмутилась Нина.– Тоже мне, супермен, герой – любовник! Кто-то писал, что нет холодных женщин, есть те, которых мужчина не сумел разбудить». Но сказать подобное новоявленному деду она всё же не решилась. А он, между тем продолжал:
– Когда я имел уже двух дочек, я встретил другую женщину – свою настоящую половину. Она была молодой, очаровательной, страстной. В небольшом патриархальном городе она решилась на связь со мной, родила мне сыновей. И это в те времена! Я не бросил жену, содержал её и дочек, старался в тайне держать наличие второй семьи. Ну, скажите, какие ко мне могут быть претензии? Особенно в свете теперешней морали. Не моя вина, что соседка – злобная сплетница Муська, будь она неладна, рассказала обо всём Вашей бабушке.
– Да. И мою милую, детски-наивную, верившую в любовь до гроба бабушку в сорок лет разбил паралич!
– Ну, кто виноват, что она оказалась такой слабой?! Ещё и прикрывалась болезнью, вживалась в неё. Я думаю, там было больше от истерии, чем от паралича.
– Вам просто была удобна версия истерии. Вы внушали её соседям, младшей дочке. А я знаю, паралич был настоящий. Помню, с каким трудом бабуля ходила, делала всё одной рукой…
– Пусть так. Но Они уже шестьдесят пять лет, прошедших после моей смерти, не пускают меня Туда, к моей любимой Оленьке, к детям. Разве это справедливо?
– Вы сказали: «Они»? Но разве Бог не един?
– Един. Они – это аппарат, тамошние чиновники. Не может же Он сам заниматься всем. А чиновники – есть чиновники!
– Вас осудили за измену жене?
– Нет, конечно. Если осуждать всех изменивших жёнам… Нет, у них есть другая статья: оставление в тяжёлый момент без помощи. Они считают это грехом в любые времена… А что мне было делать? Началась первая Мировая война. Был приказ эвакуироваться. Я посадил жену и младшую дочку в поезд, шедший в Киев, где училась на Высших женских курсах моя старшая дочка, Ваша мама. А сам уехал с Оленькой и мальчиками. Несмотря на войну, Оленька была так счастлива, что мы, наконец, открыто вместе… Как я должен был поступить?
– Не знаю, может быть, увезти вместе обоих женщин и всех детей и помогать в тяжкие годы войны и революции им всем, насколько хватило бы сил… Не знаю. Вашей старшей дочери в ту пору было восемнадцать. Она вынуждена была растить сестру, тянуть полупарализованную маму. Подорвала своё здоровье, позволила себе подумать о замужестве только, когда поставила на ноги сестру. Так или иначе, Вы отняли у неё молодость и много жизненных сил.
– Вот и они так говорят. И существую я в качестве некоего незначительного, мелкого беса. Порядочных людей не вижу, нечистая сила не уважает из-за мелочности греха. Для них я не фигура! Обидно! Даже вот на посещение Брокена в Вальпургиеву ночь ждал очереди пятьдесят лет! Наконец сподобился! На фоне нудного существования допуск на Брокен, знаете ли, – событие. Будет много интересных личностей, красивые ведьмочки! – он мечтательно замолк, потом продолжил. – Простите, я отвлёкся. Вы бы хотели ещё что-то узнать?
– Что было с Вами после того, как Вы с новой семьёй покинули родной город?
– Мы жили трудно, но счастливо. А умер я в тридцать девятом году. Ваша бабушка скончалась ведь в том же году. И не поверите: через несколько часов после меня. Вероятно, она, действительно, меня любила, была настроена на мою волну. Помните: «Они умерли в один день…». А Оленьку и моих сыновей убиты фашисты.
Когда Вы увидите своих бабушку и маму, расскажите им о нашей встрече, попросите от моего имени прощения. Может, простят, как Вы думаете?
– А почему Вы полагаете, что я с ними встречусь, а не буду скитаться, как Вы или того хуже?
– Вы, насколько я ощущаю, не заели ничью жизнь. За это многое прощается.
Он замялся, потом нерешительно спросил:
– Вы меня осуждаете?
– Имею ли я на это право? К тому же, если бы Вы не обрушили на свою старшую дочь заботы о больной маме и младшей сестрёнке, она вышла бы замуж рано, за влюблённого в неё студента, а не за моего отца, с которым она встретилась в тридцать лет. И, как это ни парадоксально звучит, в этом случае меня просто не было бы на свете. Так что, с эгоистической точки зрения, пожалуй, я должна быть Вам благодарна.
– Послушайте! А ведь из этого постулата можно кое-что извлечь для моей будущей реабилитации! Не правда ли?! – воодушевился Яков.
В это время гид объявил, что автобус останавливается на двадцать минут. Все могут размяться. Двери открылись. Народ потянулся к выходу. Нина не заметила, как её собеседник исчез.
– Девять вечера, – сказал один из туристов,– к Брокену, наверное, уже подтягиваются гости!
«Что это было? Он мне приснился?» – недоумевала Нина, возвращаясь на своё место. И вдруг заметила маленький кусочек плащевой ткани болотного цвета, зацепившийся за шарнир подлокотника соседнего кресла…
К полуночи Нина Алексеевна была уже в своей квартирке. Она достала из толстого альбома старинный, пожелтевший снимок. Фотограф увековечил на нём счастливое семейство. Дама в длинном белом платье с кружевной накидкой накрывала на летней терраске столик к чаю. Волосы дамы были уложены в строгий пучок, и выглядела она лет на тридцать. Добропорядочная, спокойная, уверенная в завтрашнем дне, «устроившая свою жизнь» мать семейства. На качелях сидела маленькая девочка. На ступеньках, опираясь на притолоку, стоял молодой мужчина, статный, элегантный. Небольшие усики. Умный, мечтательный взгляд, мягкая улыбка. Фотограф сумел передать и энергию, и раскованность главы семейства и его способность покорять женские сердца. Это были они: Нинина бабушка, которой шёл в ту пору лишь двадцать второй год, её супруг и их двухлетняя дочка – Нинина мама. Один из друзей, впервые увидевший эту фотографию когда-то сказал Нине: «Какой лихой, однако, был у тебя дед!»
