Как молоды мы были,

Как молоды мы были,

Как искренне любили,

Как верили в себя.

 

А. Пахмутова, Н. Добронравов.

 

 

ВОСПОМИНАНИЯ ВРАЧА

                

Хочу рассказать про некоторые случаи из моей медицинской практики в самом начале работы. После окончания института, который я окончила с красным дипломом (это не имело никакого значения при распределении), я и мой муж Миша  были направлены в «глубинку»  врачами общего профиля на три года. Мы отработали их в деревне. За это время родился сын.  И, закончив срок, приехали в Кустанай к родителям Миши. Муж стал работать хирургом-урологом, а я устроилась в психиатрическую больницу. 

В том году случился грандиозный урожай на целине, и всех молодых врачей направили по путевкам комсомола в станицы работать в малюсеньких сельских больничках сроком на 1–2 месяца (до окончания уборки). Станицы, разбросанные на огромных расстояниях одна от другой в бескрайней казахской степи, стали форпостами борьбы за урожай.

Главная сила этой борьбы была мужская. Прибыли солдаты из Прибалтики и Украины. В такой ситуации женщины пользовались огромным успехом. Крутились романы и в нашей больнице. Медсестрички одна за другой выскакивали замуж. На свадьбе одной из них мы даже успели погулять.

Роман (скоротечный) разворачивался на наших глазах. Красивый украинский парень пришел в больницу с ангиной, ушел - с женой. Медсестричка — хромоножка с ангельским личиком сказочной панночки и изуродованной детским остеомиелитом стопой — так пленила хлопца с первого взгляда, что он не видел ее ногу, глядел ей только в очи и готов был носить ее на руках всю жизнь.

Местный совет расписал их, несмотря на то, что жених и невеста были знакомы всего три дня. К концу нашего пребывания в больнице семейная пара распалась. Невеста не унывала, претендентов много. Хлопец пострадал-пострадал, да быстро нашлась утешительница — другая медсестричка.

В общем, труженики полей трудились, начальство рапортовало, молодые влюблялись, женились-разводились. Рожались дети. Жизнь кипела.

Среди таких будоражащих флюидов, под жарким солнцем на безоблачном небе мы приступили к своим обязанностям.  Возглавлял больничку в качестве главного врача пожилой фельдшер. Но какой фельдшер! Настоящий профессор! Он все знал, все умел. К нему бежали с любым вопросом.

Для персонала, для больных и их родственников это был отец родной. Какие были обходы! Хотя в больничке всего-то лежало: в женской палате 5-6 человек и примерно столько же в мужской. Наш пан фельдшер-профессор шел на обход энергичным шагом, несмотря на возраст и некоторую грузность. Халат расстегнут, седеющая шевелюра развевается на ходу. Орлиный взгляд, бодрая улыбка... Нас встречают женщины, вытянувшиеся в струнку на кроватях, накрытые до подбородка белоснежными покрывалами. Все головы повернуты в нашу сторону. У всех на лице праздник. Впереди пан-профессор, затем мой муж — в то время молодой красивый сероглазый Парис, затем я (тоже ничего) с папками историй болезней. За нами стайка медсестричек, одна другой моложе и краше.

С каким вкусом наш фельдшер осматривал, пальпировал, перкуссировал (простукивал) болящих, похлопывая и ободряя. А между делом, экзаменовал нас: заставлял быстро вспомнить пропись микстуры Бехтерева или состав мази Вишневского.

Диагнозы в женской палате не отличались разнообразием. Чаще всего труженицы полей страдали ишиасом, т.е. пояснично-крестцовым радикулитом. В мужской палате болели пневмонией и обострением язвы желудка на фоне хронического алкоголизма.

На первом же обходе пан профессор-фельдшер подвел нас к отдельно сидящему во дворе худому скрюченному мужичку неопределенного возраста и, указав на его увеличенное правое колено, замолчал, предоставляя нам право обследования и постановки диагноза. По его загадочному выражению лица мы поняли, что этот диагноз — что-то необычное, настоящая жемчужина в короне.

Мы долго бились над этой жемчужиной, выясняя, когда заболело колено, как болит (сверлит, ноет, жжет, дергает...), куда отдает, когда больнее: днем или ночью. Мы узнали, что это бывший зэк, и из подсказок фельдшера догадались, что болен он давно, даже очень давно. Наконец с помощью радостного пана профессора пришли к мысли, что данный правосторонний артрит коленного сустава... сифилитической природы, то есть третичный сифилис (!)

Подопытный доходяга с безразличным видом слушал наши разглагольствования, грелся на солнышке, соблюдая дистанцию и неизменно страдальческое выражение на лице.

Однако была одна небольшая (?) загвоздка. Для такого диагноза нужен был анализ крови — положительная реакция Вассермана (4 креста). Такой анализ было очень трудно осуществить в наших полевых условиях. Специальная лаборатория находилась за много километров, в районном центре. Доставить туда свежую кровь в пробирке не представлялось возможным. Но наш пан профессор знал старый земский способ приготовления "толстой капли", которая должна была выдержать длительную транспортировку. Но то ли жара была помехой, то ли еще что, только "толстая капля" добиралась до лабораторного стола безнадежно засохшей.

Я представляла, как разгневанные лаборантки в очередной раз с чертыханьем швыряли в унитаз очередную засохшую каплю. Однако пан профессор не унывал, он не собирался останавливаться на полдороге и с чисто научным азартом готовился к новой атаке лабораторных столов, бомбить их "толстыми каплями" до победы.

Но это было уже, наверное, после нашего отъезда, с приходом холодов. Пока же в ожидании диагноза, которое приобретало столь затяжной характер (а надо сказать, что без уточнения диагноза нельзя было приступать к специфическому противосифилитическому лечению), экс-зэк-сифилитик вел себя очень тихо и был избавлен от тяжелых работ.

 

*   *   *

 

После столь пространного вступления перехожу, наконец, к основной части, к тому, что случилось однажды.

Итак... осень. День стоит прямо по Пушкину "как бы хрустальный и лучезарны небеса". В пыльной зелени летают паутинки и цепляются за нос. Покой. Тишина.

И именно в такой "хрустальный" день происходит ЧП.

Почему-то именно в этот день наш всемогущий пан-профессор повез свою супругу, дородную матрону, страдающую желчной коликой, на консультацию в областной центр. И муж мой Миша тоже почему-то именно в этот день по какому-то срочному делу отбыл в Кустанай.

Я одна сделала обход. Привычно постояла несколько минут над нашим неопознанным до конца сифилитиком, задала обычные вопросы: где болит, как болит, куда отдает и т.п. Он как всегда сидел тихо, в сторонке, обхватив свое раздутое, хрестоматийно-показательное колено, с привычно-страдальческим выражением лица, полуприкрыв веками хитрый взгляд.

Обычная рутина! Я удалилась в нашу комнату — "кабинет врача". Здесь мы с Мишей живем: едим, спим и пишем истории болезни. Раскрыла учебник психиатрии и принялась штудировать параноидную шизофрению. Старалась представить "звучание мыслей в голове", и это у меня никак не получалось. Рядом с кабинетом врача размещалась процедурная. Оттуда вдруг послышались громкие возбужденные голоса.

В кабинет нервно постучали. Я надела белый халат, повесила на шею фонендоскоп, сделала врачебное, невозмутимое лицо и вышла с вопросом: "Что происходит?".  На меня обрушиваются рыдания, крики: "Врача! Скорее! Срочно! Умирает! Уже умер!" Много незнакомых людей.

Сбежались перепуганные медсестрички (вчерашние школьницы). Ни одного опытного человека в больнице. Никакой связи с центром (может быть, она осуществлялась только нашим фельдшером?..) Для этих возбужденных, перепуганных людей я в своем белом халате и с фонендоскопом на шее становлюсь "нашим всем".

Что-то ужасное случилось в поселке, кто-то зарезался или зарезан, истекает кровью... умирает... Жена несчастного бьется в истерике. Меня хватают за руки: "Скорее, доктор, скорее!". Нужно срочно идти в поселок. (Идти! Потому что ехать не на чем). Идти через всю степь.

А степь ровная, как сковородка. Далеко на горизонте видны маленькие фигурки лошадок. Воздух настолько чистый, что можно различить, как они помахивают хвостами. Чуть левее от табунчика видны белые кубики. Это и есть поселок, белые двухэтажные домики. И черное пятно — это гаражи и толпа людей.

Мы идем. Я в своем белом халате, с фонендоскопом на шее и с врачебным, невозмутимым выражением на лице (это вместо чемоданчика скорой помощи, которого здесь нет!), рядом — бедная жена Валя в лихорадочном состоянии, за нами поспешают встревоженные люди, бегут мальчишки. Целая процессия.

Я спрашиваю, что произошло, и слышу такой рассказ. Валя забеременела и сказала об этом мужу Пете. Она не собиралась сохранять беременность и сообщила о своем намерении сделать аборт. Это можно было осуществить двумя способами: пойти к бабке или на попутке поехать в центр, в гинекологическое отделение районной больницы. Но Петя не поддержал Валю. Он разнервничался, устроил скандал. Валя тоже вышла из себя. Заявила, что идет к бабке, и хлопнула дверью.

Через два часа она передумала, вернулась домой, но Пети дома не было. На столе лежало письмо, написанное... кровью. Петя прощался с Валей, с жизнью и сообщал, что пошел помирать в гараж, в погреб.

Обалдевшая Валя с криком: "Зарезался!" бросилась к гаражу. Увидела открытую настежь дверь и открытый погреб, но близко подойти не смогла от страха и ужаса. Валя стала громко кричать, звать Петю. Сбежалась целая толпа. Все кричали, но он не отзывался. Смельчаки заглядывали в погреб, и кто-то разглядел в темноте "отрезанную ногу, лежащую отдельно" (?!). Вот такая хорошенькая история!

В то время я была очень молодым и неопытным врачом. Выглядела моложе своих лет.  Девочка с интеллигентным лицом. В голове пусто, никаких мыслей. Что делать, я не знаю. Меня ведут к этому погребу, как на расстрел.

Чем ближе мы подходим, тем я все острее осознаю, что белый халат, фонендоскоп на шее, врачебное, невозмутимое выражение лица... меня возвышают, поднимают над степью, над поселком, превращая в ангела-спасителя для этих людей.

…Подходим. Тихо. Все глаза обращены на меня. Толпа расступается, освобождая путь к черному проему настежь открытой двери, к погребу, где лежит и умирает зарезавшийся Петя. Доносятся слова: "Врач пришел" и даже громко сказанное кем-то: "Петя! Врач здесь!",  и всё смолкает.

Я подхожу к распахнутой двери и останавливаюсь. Тишина становится абсолютной. Воздух вибрирует от напряжения. Толпа затаила дыхание, как один человек. Я вдруг поворачиваюсь к плечистому высокому мужчине и, глядя ему в глаза, говорю: "Вы полезете в погреб первым, я за вами". И не узнаю свой голос. Он стал стальным. Повисает пауза...

Я вижу, как у мужчины расширяются зрачки и бледнеет лицо. Он, кажется, падает в обморок... В этот момент из погреба слышится загробный голос: "Матрена-а-а! Сыворотку-у!".

Какая-то женщина срывается с места, несется в дом и через считанные минуты птицей летит обратно с трехлитровой банкой сыворотки из-под простокваши. На глазах у изумленной толпы она сгибается над открытым люком погреба и опускает в темноту тяжелую емкость.

Кто-то там ее подхватывает и начинает хлебать. Слышны мощные глотки. С каждым глотком лица застывших людей светлеют в ожидании чуда. И вот уже сам Петя с "отрезанной ногой, лежащей отдельно", на своих все же ногах, целый и невредимый поднимается из погреба, и я почти физически ощущаю, что держу толпу своим строгим взглядом и удерживаю людей от крика. Только вздох облегчения.

Снова я говорю стальным, незнакомым мне голосом, обращаясь к Пете: "Это что за цирк?" Он только понуро топчется и разводит руками.

Идем обратно через степь к больничке. Я - в белом халате, с фонендоскопом на шее... ну и так далее. Рядом воскресший Петя. К нему припала счастливая жена Валя, за нами веселая толпа, бегущие мальчишки, радостные крики. Ну, прямо-таки первомайская демонстрация, растянувшаяся на полстепи.

Я слушаю рассказ Пети.

...Когда Валя объявила, что идет к бабке и ушла, Пете стало очень тоскливо, не захотелось жить. Он взял коробок спичек, отрезал серные головки и проглотил 42 штуки. Написал прощальное письмо Вале... красными чернилами и пошел помирать в погреб, оставив двери открытыми. (Типичная шантажно-демонстративная суицидальная попытка. Так квалифицируется сие деяние. Но узнала я об этом позже, работая уже в Московском НИИ психиатрии).

В процедурке я отдаю приказ: принести таз и банку теплой, подкрашенной марганцовкой воды. Делать промывание желудка методом "два пальца в рот", потом дать слабительное. После того, как я убеждаюсь, что трясущийся от всего пережитого Петя исправно рыгает, а Валя старательно подсчитывает спичечные головки в тазу, я ухожу в свой кабинет. Сажусь на стул, закрываю глаза и пытаюсь представить, что было бы, если бы... 

Не успеваю додумать, как вежливо стучат в дверь. Медсестричка просит разрешения оставить Валю возле Пети до утра. Естественно, разрешаю. Когда я выхожу на ночной обход, то в процедурной вижу идеальную картину. 

На кушетке, крепко обнявшись, спят Валя и Петя, накрывшись принесенным из дома теплым стеганым одеялом.  

 

*   *   *

 

О том, как я переделала мальчика в девочку в животе беременной — другой рассказ.

И опять все произошло в отсутствие пана-фельдшера. Акушеры знают, что в гинекологии бывают дни, когда вдруг неизвестно почему беременные начинают рожать, как сумасшедшие. Одна за другой. 

Описываемый день был именно таким. Наша акушерка, только что закончившая медучилище и будучи на работе всего несколько дней, прямо-таки запарилась, принимая младенцев. Самым ужасным было то, что кончился весь стерильный материал, не рассчитанный на такое количество родов. 

Последняя роженица буквально выстрелила своего голенького младенчика на голенький цинковый стол, в ладони акушерки. Нашлись какие-то обрывки пеленок, в которые его стали закутывать. А мальчик, бордовый от натуги, весь в белой смазке, сжав синие сморщенные кулачки, громко кричал, широко раскрывая рот: "Я родился! Вот он я!"

Акушерка еле стояла на ногах – в резиновых, между прочим, сапогах (по случаю холодной дождливой погоды), закутанная в теплый шерстяной платок (по случаю ангины), нацепив на нос марлевую повязку. Это к слову об асептике-антисептике.

Бывало, что роды случались ночью, а света не было. Тогда кто-нибудь из мужчин, возможно муж, светил фонарем. Или самосвал подгоняли и освещали фарами таинство рождения человека.

Я уже сделала обход родильного отделения.  Одна палата — это ожидающие родов, другая — уже родившие.

Сегодня план перевыполнен. Все ожидавшие родили и были водворены на свои же койки. В палате много казашек. На полу сидят их родственники. Женщины в бархатных жакетках, в навороченных платках с кистями, длинных юбках и резиновых сапогах. Пьют казахский чай. Это когда к заварке доливается молоко.  Поят этим чаем мамочек, чтобы молоко прибывало. Мой муж Миша колдует над тяжелобольной, ставит ей капельницу, дает кислород. Возле нее нужно находиться неотлучно.

Поздно вечером во двор больнички заходит низенький мужичок, ведя за собой жену, на голову выше его, с огромным животом и с начавшимися схватками.  

Выясняется, что у роженицы, довольно уже пожилой, это четвертые роды, а все предыдущие были с патологией: с кровотечением, переливанием крови и т.п. Она уже в частых схватках. Спрашиваем у мужа, почему так поздно привел, ее нужно было загодя отправлять в районный центр. Впрочем, бесполезно спрашивать. Муженек считает, что раз привел жену в больницу, значит уже все сделал, как надо.

А нам-то что делать?! Оставлять здесь нельзя — нам не справиться с ее патологией. Везти — кажется, уже поздно (вот-вот родит), да и не на чем. Хотя... Муж — шофер самосвала.   

Держим совет: я, мой супруг и акушерка. Надо везти — это единственный выход. Сообщаем мужу роженицы. Он соглашается гнать самосвал на большой скорости (в таком случае это примерно полтора-два часа до районного центра). Нужно успеть, во что бы то ни стало! Вопрос второй — кто ее будет сопровождать? Акушерка сразу отказывается. Она не врач и такую ответственность на себя не берет. Миша не может оставить тяжелую больную.  Выходит, ехать надо мне.

Забираемся в кабину самосвала. Она огромная, когда пустая. А сейчас беременная заполняет почти все пространство, и я оказываюсь притиснутой к двери. Шофер гонит машину на предельной скорости, кабина трясется от страшного напряжения. Мы катим по пустынной дороге, по которой днем носятся, сломя голову самосвалы, нагруженные пшеницей, и зерно с них летит во все стороны.

А сейчас уже почти ночь. Тьма, ни огонька вокруг, только впереди свет от фар, да усыпанная зерном дорога. Время от времени роженица начинает стонать, охать, цепляться за все, что попадает под руку, за мужа, за меня. Схватки усиливаются.

Чтобы разрядить обстановку и отвлечь ее и мужа от мыслей о предстоящих родах (Только не в степи! Боже упаси! Даже думать об этом нельзя!), я стремлюсь развлекать их разговорами. У меня очень хорошее настроение, я жизнерадостна, смеюсь и вовлекаю их в спор.

Они уверены, что родится мальчик. Я утверждаю, что будет девочка. Они мне доказывают, что все рассчитали. Во-первых, уже есть три дочки, жена — не молодая, это последняя попытка родить сына. Во-вторых, были у бабки и у гадалки. Все подтвердили — только мальчик. И форма живота характерная: конусом вперед.

Я подначиваю: "Девочка!" Супруги стоят на своем: "Мальчик!"

Вдруг беременная кричит: "Писать хочу!". Я знаю, как это опасно. Она не первородка и может родить в одну потугу.  Но... спокойствие. Мое волнение может передаться им.   

Командую: "Не приседай!", спускаю ей белье, и она, бедная, мочится, как коровушка, ночью в степи, во тьме кромешной. А мы с мужем с двух сторон поддерживаем ее.

И снова очень осторожно и очень спокойно по ступенькам поднимаем ее в кабину. И снова сквозь ночь и степь несемся вперед. И снова веселый спор: "Мальчик!" — "Нет, девочка!".  Держим пари.  Муж обещает мне платок, если моя возьмет. Но это так, для вида только, потому, что все равно будет сын. Сын!!! Они это знают точно. 

Я кошусь одним глазом на спидометр. Ого! Стрелка зашкаливает. Хорошо идем.  Другим глазом — в черноту, когда же появятся огоньки?.. 

Вот показались где-то далеко цепочки огней. Но это еще не центр, лишь промежуточная деревня. Значит, отсюда еще полчаса бешеной езды. 

Отвлекать, отвлекать роженицу! Пусть хохочет, пусть смеется надо мной, пусть доказывает своё. 

И, наконец,… те самые огни — огни районного центра. Их много, они всё  ближе, уже улица… ворота родильного дома. Въехали во двор. Все! Теперь рожай, роженица, хоть в кабине, хоть на крыльце!  

Нас встречают растрепанные спросонья две бабульки — дежурные акушерки. Обрушиваются на меня бранью: где направление, где история родов? Но утихомирились, увели беременную рожать, а меня усадили писать нужные бумажки.

Я пишу и все время прислушиваюсь: не кричит ли ребенок. Но все тихо. Оказывается, схватки прекратились, роженица уснула. Мне разрешили прилечь на кушетке. Закрываю глаза, а когда открываю — солнце бьет мне в лицо. Уже утро.

"Родила?" — "Нет". 

Пришла на работу врач-гинеколог, улыбчивая пухленькая брюнетка. Я к ней с рассказом о нашей патологичной беременной. Врачиха обещает ускорить роды: "Сейчас простимулируем".  Наконец, раздается долгожданный ор. Родила!.. Девочку!

Выскакиваю во двор, к позеленевшему от мук ожидания мужу, кричу:

"Все! Дочка! Поздравляю!" и осекаюсь, наткнувшись на злобный взгляд. Я забыла, они же ждали сына…

Обратно едем молча. Шофер зверски ведет машину. Меня мотает по кабине. Чувствую, как он меня ненавидит, будто бы это я переделала их мальчика в девочку. Он меня обвиняет? Я виновата? Это чушь! Я же не ведьма!

...Доехали. Высадил. Ни слова. Больше я никогда не видела ни его, ни его жену, ни их новорожденную. А ведь пари-то я выиграла!..    

Жизнь каждого врача наполнена подобными курьезными событиями. Особенно в самом начале, когда еще нет опыта и нет посторонней помощи. Но что-то всегда выручает. Может быть… молодость с её наивной верой, что ничего плохого не может случиться…