Шекспир с детства привлекал и волновал меня. Помню в пионерлагере я не отрываясь смотрел на крохотный экран телевизора КВН 49-4. Демонстрировалась шекспировская трагедия «Цимбелин», повествующая о противоборстве древних римлян и пиктов. В чем там было дело и почему страдал суровый римлянин Люций, – я забыл, но ощущения красоты, создаваемой мерным, нерифмованным стихом, сохранилось в моей, так сказать, душе. Когда  я вырос до подростка с усиками и начал влюбляться, меня сразили шекспировские сонеты.

Мои глаза в тебя не влюблены.

Они твои изъяны видят ясно.

А сердце ни одной твоей вины

Не видит и с глазами не согласно.

Умри – лучше не скажешь, казалось мне, не понимавшему, что устами английского гения говорит другой гений – Маршак. Затем пришла пора комедий…

- Что это за страна?

- Прекрасная Иллирия, синьора.

…трагедий…

-Что вы читаете, милорд?

- Слова, слова, слова.

…наконец, хроник…

Мой добрый Вестморленд!

Но когда ты зачитываешься произведениями того или иного выдающегося автора, тебе, дорогой читатель, невольно хочется знать, кто он, что собой представляет, как дошел до той черты, за которой начинается гениальность.

Имя великого драматурга и поэта Вильяма Шекспира окутано тайной. То, что творчество «Потрясающего копьем» называют одной из величайших вершин мировой литературы, не оспаривается никем. Специалисты, правда, спорят, всё ли, вышедшее из-под пера Стратфордского Лебедя, несет печать гения. Некоторые считают, что Шекспир «мог писать дурно» и в качестве примера указывают на отдельные его пьесы, ну, скажем на редко ставящиеся античные трагедии «Тимон Афинский» и «Перикл», некоторые хроники,  отдельные сонеты. Шекспироведы сходятся в том, что ряд произведений шекспировского канона скорее всего сэру Вильяму просто приписали. «До кучи», если можно так неизящно выразиться. Да и современники этого титана английского Возрождения позволяли себе довольно колкие замечания в адрес своего собрата по перу.

 Так, едкий и вспыльчивый Кристофер Марло (эти слова, правда, приписываются и другому драматургу – Роберту Грину) в своем антишекспировском памфлете сравнивал «новоявленного выскочку» с «вороной в павлиньих перьях», а Бен Джонсон глубокомысленно изрекал, что «Шекспиру не хватает искусства». Впрочем,  в своем посвящении «К читателю», напечатанном в первом фолио (1623 год), этот видный драматург и поэт констатирует, что произведения Шекспира превзошли «мощный стих» Марло. Такие замечания  напоминают мне нынешние перепалки профессионалов. Интересно, что ответил бы Джонсону острый на язык буян и забияка Кристофер, не нарвись он в 1593 году на кинжал противника в пьяной кабацкой драке. Хотя, кое-кто считает, что гибель Марло – инсценировка, а сам Крис стал, после своей «смерти», Уиллом. Точнее – Уиллом Шекспиром.

Думаю теперь, дорогой читатель, ты понимаешь, куда я клоню. С твоего разрешения я хочу поделиться с тобой гипотезами и версиями,  согласно которым сын перчаточника из Стратфорда не сочинил ни строчки из того, что до сих пор с успехом ставят в театрах всего мира. Разумеется, не так уж и важно, кем написан «Гамлет», «Отелло» и другие «вечнозеленые» трагедии зрелого драматурга и по совместительству актера и делового человека, проживавшего в Лондоне в царствование королевы Елизаветы, а затем Иакова I Стюарта. Важно, как, с каким блеском они написаны, какие глубины открывают.

Но всё-таки, неужели не интересно знать, кто был их автором - литератором, словарь которого более чем в два раза превышает словари лучших английских писателей, драматургов и поэтов той и более поздних эпох? Как выходец из семьи провинциального «бизнесмена», ловкача, сумевшего на склоне лет заполучить «кольцо олдермена» скромного города Стратфорда (правда позднее этот ловкач разорился), сумел овладеть несколькими языками, включая латынь и древнегреческий? Как оборотистый торговец недвижимостью, бездарный актер, сутяга и впридачу пьяница, допившийся на свадьбе младшей дочки Джудит до горячки, которую лечили «настойкой фиалок» и которая свела его в 1616 году в могилу, мог знать о повседневной жизни далеких Падуи, Вероны и Венеции и быть посвященным в тайные интриги венценосцев? Почему после его смерти не было пышных похоронных процессий и прочувствованных стихотворных посвящений, коими удостаивались его ныне мало кому известные современники – поэты и писатели? Неужели миру хватило дошедшей до нас дневниковой записи его зятя «Тесть мой преставился»? Я уж молчу о том, почему останки Шекспира не упокоили в Вестминстерском аббатстве, этом английском пантеоне, в котором нашли свое последнее пристанище многие «короли словесности» туманного Альбиона.

Итак, попробуем прикоснуться к тайне Шекспира и поразмышлять о загадке этого знаменитого имени.

Начнем с того, что никаких Шекспиров, точнее лиц с фамилией Shakespeare, в 16-м столетии в Стратфорде не «водилось». Были Shackspere’ы, Shaxpere’ы, Shakspyre’ы, наконец, Shakspeer’ы. А того, кто родился 23 апреля 1564 года и потом прославился как автор «Ромео и Джульетты», записали в книгах местной церкви под именами Will Shakspere, то есть Уилл Шакспер (какой-нибудь зануда тут бы заметил мне, что в метрике, датированной 26 апреля 1564 года, было, строго говоря, написано по латыни не Уилл, а Гульельм, но в семье, «в народе» и в сонетах Гульельма, конечно именовали Уиллом). Кстати, «преставился» этот человек в тот же день, что и родился - 23 апреля.

Что же еще известно о нашем герое? Очень мало! Только то, что женился он (или его вынудили жениться) в восемнадцатилетнем возрасте на дочери зажиточного крестьянина, и родились в этом браке две дочери и сын. Во второй половине 80-х годов Уилл фактически бросает жену и детей и перебирается в Лондон, где ему удается разбогатеть на сделках с недвижимостью. У. Шакспер приобретает долю в паях театра лорда-камергера, выступает в качестве актера, как сейчас сказали бы, второго плана, судится и взыскивает долги (между прочим, с земляков). В 1593 году он дебютирует на поэтическом поприще: выходит в свет эротическая поэма «Венера и Адонис», за которой следуют прочие нетленные произведения, многие из которых писаны входящими тогда в моду нерифмованными стихами. Появляется Шекспир. И знаете, как? А так, что на титульном листе вышеупомянутого эротического произведения фамилия автора приведена в форме: Shake-speare – да именно так, через черточку, то есть буквально «Потрясай-копьем»! В 1596 году молодой поэт и драматург подает прошение на Высочайшее имя: он просит и получает дворянство и герб. Отныне он - William Shakespeare, gent., то есть «джентльмен».

Что же дальше? В 1612 году знаменитый драматург и предприниматель неожиданно прекращает дела, в том числе и литературные, продает имущество и свою долю в паях родного театра, покупает в Стратфорде комфортабельный дом и, не мешкая, переезжает в него в следующем году.

Мне посчастливилось посетить  сей вполне благоустроенный «коттедж» - это далеко не крестьянский, крытый соломой дом шаксперовского тестя, из коего зятек сбежал в Лондон. Запомнилась одна деталь: некто из земляков, прознав, что «джентльмен» Шакспер вернулся в родные пенаты, пишет ему письмо, в котором просит … правильно! – взаймы. Поразила меня первая строка этого письма, написанного за четыреста с лишним лет до моего визита в Стратфорд и тем не менее дошедшего до наших дней в полной сохранности. На пожелтевшей страничке четким крупным почерком было выведено: “My dear ffriend…” Это двойное f  - забавная неправильность, живая черточка прошлого - так трогательно напомнило мне о далеком 17-м веке, доброй старой Англии, загадочном человеке, приехавшем умирать в город, который он, возможно, без сожаления покинул лет тридцать тому назад.

Итак, гений умер, подарив нам свое богатое духовное наследие. А как насчет наследия материального? Сохранилось завещание, составленное за месяц до кончины. В нем с мелочной дотошностью расписано, что и кому передается. Жене, например, - «вторая кровать» с периной, пуфиками и постельным бельем. О рукописях и книгах – ни слова. Даже образцов почерка Шекспира не сохранилось, кроме его крайне неразборчивых подписей (правда, у аристократов той поры было в моде подписываться неразборчиво). До нас дошел всего один портрет драматурга, написанный при жизни автора и воспроизведенный в первом фолио: мы видим непропорционально большую голову, зажатую высоким стоячим воротником. Рядом с портретом, на противоположной странице, помещены стихи Бена Джонсона, в которых он советует читателю смотреть не на автора, а на его произведения…

 Спустя шесть лет после смерти гения в Стратфордской церкви Святой Троицы устанавливают памятник Шекспиру – не очень искусно изваянный мэтр опирается …на мешок (с деньгами, шерстью?). Только в 18 веке кто-то догадывается удалить сей уродливый и вроде бы неуместный предмет и поместить перед изваянием великого человека книгу и гусиное перо. Кстати, на могиле «Барда с берегов Эвона» красуется надгробный камень с высеченными на нем строчками:

Good friend, for Jesus’ sake forbeare

To digg the dust encloased heare.

Blessed be the man that spares these stones,

And curst be he that moves my bones.

(Милый друг, ради Бога воздержись

Тревожить прах, находящийся здесь.

Благославен будь тот, кто бережно отнесется к этим камням,

И проклят тот, кто тронет мои кости.)

По мнению английских экспертов, эти стихи примитивны и, должно быть, написаны не Поэтом, но ремесленником - так сказать, графоманом.

Итак, ни образцами почерка Шекспира, ни рукописями его произведений человечество не располагает. Я, правда, не знаю, сохранились ли черновики Чосера, тех же Марло и Бена Джонсона. Поэтому должен признать, что факт отсутствия черновиков еще не свидетельствует в пользу неавторства «человека из Стратфорда» (говорят, что Шекспир не правил, не вычеркивал ни строчки из написанного им, а завистник Бен Джонсон злопыхал по этому поводу: «Лучше бы он вычеркнул тысячу!»).

 Не свидетельствует, но дает некоторое основание усомниться в авторстве – не так ли?

Советские шекспироведы, разумеется, не сомневались. Еще бы! Человек из низов, ворвался в затхлую среду аристократических декадентов полуфеодальной страны и, словно предтеча первой буржуазной революции, обезглавившей Карла Стюарта, стал творить подобно титанам итальянского – я не боюсь этого слова – чинквеченто! Не знаю, был ли искренен мой любимый переводчик шекспировских сонетов С.Я. Маршак, назвавший автора этих маленьких шедевров «защитником свободы, правды, мира», но идеологически такая характеристика вписывалась в советскую схему о том, что «Шакспер – это Шекспир, прогрессивный мыслитель и нравственный человек полупролетарского происхождения». А домыслы, доходящие к нам с тлетворного Запада, о гомосексуализме «нашего современника Вильяма Шекспира», о чем, якобы, свидетельствуют некоторые сонеты, заставлявшие Самуила Яковлевича, превращать в своих чудесных переводах мужчину в женщину, гнусная клевета! Думаю, наши советские люди отмели бы, как вздорные и провокационные, известия о результатах археологических раскопок, произведенных пару лет назад в палисаднике, прилегающем к дому Шекспира в Стратфорде: в культурном слое 17-го  века археологи обнаружили несколько глиняных трубок с остатками слабонаркотического вещества типа марихуаны. Во-первых, это не доказывает, что Уилл Шакспер курил травку, а, во-вторых, Шерлок Холмс тоже делал себе инъекции морфия. Шутка.

В общем, официальной версии (то есть представления о том, что Шакспер – это Шекспир) придерживались все советские люди. Кроме наркома просвещения тов. Луначарского, который высказывался в пользу авторства графа Ретленда, и это совсем не шутка.

Ну, а сейчас страсти закипели, и нынешнее поколение российских шекспироведов принимает самое активное участие в исследованиях и спорах по поводу того, кто же на самом деле скрывается под загадочной маской «потрясающего копьем».

Приверженцы ортодоксальной точки зрения, конечно, остались. Их принято обзывать «стратфордианцами», поскольку, мол, Шекспир – уроженец Стратфорда-на-Эвоне. Они довольно успешно опровергают гипотезы «нестратфордианцев», ибо в каждой из гипотез есть свои изъяны. А гипотез, между нами говоря, - туча! И в каждой гипотезе называется свой претендент/претенденты на звание Шекспира. Я насчитал человек одиннадцать, из которых четыре дамы, и с которыми связаны три коронованные особы! И какие люди претендуют на шекспировские лавры! Одних  графьёв сколько: и упоминавшийся выше пятый граф Ретленд, и третий граф Саутгемптон, и Эдуард де Вер, граф Оксфорд, и граф Пембрук с графом Монтгомери под ручкой с их матушкой-графинюшкой Пембрук-Сидни! Больше того, супружницу графа Ретленда, Элизабет, считают внебрачной дочерью Марии Стюарт, а супруга графини Пембрук, Филиппа Сидни, - внебрачным сыном Елизаветы Английской и Филиппа Второго Испанского. При этом граф Оксфорд оказывается сыном грешницы Елизаветы от фаворита Роберта Дадли и отцом известного нам Бена Джонсона, который – мы знаем – сначала нелестно отзывался о творчестве Шекспира, а затем принимал живейшее участие в издании первого фолио. В нем, этом фолио, любопытный читатель найдет славословия и, как считают, неискренние панегирики «бастарда Эдуарда де Вера» в честь «короля поэтов и драматургов».

Уф, я запутался во всех этих хитросплетениях, которые действительно могли иметь место, поскольку исследователи – мужи и дамы - люди серьезные, знающие эпоху, староанглийский язык и владеющие не только методом дедукции, но и индукции. Я не шучу.

Однако не буду приводить здесь все гипотезы. Пытливый читатель может самостоятельно найти источники, ознакомиться с ними и разобраться в дебрях и хитросплетениях доказательств, относящихся к фактам и событиям четырехсотлетней давности. Скажу лишь о том, что поразило меня.

Начнем с Роджера Мэннерса, пятого графа Ретленда. Этот «утонченный» аристократ большую часть жизни прожил в своем родовом замке Бельвуар (рядом с замком, кстати, протекает ручеек, называющийся Эвон). Так вот, в замке через энное число лет после смерти мистера Мэннерса отыскалась рукопись песни из «Двенадцатой ночи»!  Почерк принадлежал графу – это доказано. Также документально установлено, что граф учился в колледже и имел там прозвище – Shake-speare. Именно так была подписана первая поэма Шекспира «Венера и Адонис» (1593 год). О Ретленде доподлинно известно, что продолжил он свое образование в Падуанском университете (вспоминаю неутомимого, неунывающего, лихого Петруччо из «Укращения строптивой (строптивого): «Я  в Падую приехал, чтоб жениться, и в Падуе я выгодно женюсь!»). В списках студентов этого итальянского ВУЗа, помимо нашего графа, мы находим датских юношей Гильденстерна и Розенкранца. Тут и вспоминать ничего не надо – эти двое стали студенческими друзьями Гамлета в одноименной трагедии. Кстати, граф Ретленд знал четыре иностранных языка, ездил с посольством в Данию, где посетил замок Эльсинор. Умер Роджер Мэннерс в 1612 году (жена Элизабет покончила с собой через несколько дней после смерти мужа), тогда же «замолчал» Шекспир. Надгробные памятники Шекспиру в Стратфорде и графу в Бельвуаре воздвигнуты одними и теми же скульпторами. Наконец, имеется свидетельство о том, что в 1613 году Уилл Шекспир побывал в замке Бельвуар, где получил от дворецкого покойного графа 44 шиллинга золотом.

Читатель спросит: « А какой резон было Ретленду писать под псевдонимом и скрывать свое авторство, напяливая грубую личину малообразованного провинциала, имя которого по игре случая почти совпало со школьной кличкой графа?» Ответ известен: это тоже игра – изящная интеллектуальная игра, мистификация. В конце концов, английское слово play (пьеса) означает также «игра». Вначале она забавляла игроков, а потом превратилась в подобие мистерии и зашла слишком далеко, чтобы сделать ее «достоянием общественности». Ведь в сонетах и пьесах содержится столько намеков и ссылок на сложные (чтобы не сказать «интимные») отношения между лирическим героем и смуглой женщиной, между ними и белокурым юношей. Лично мне сразу приходят на ум строки 144-го сонета в изумительном маршаковском переводе:

…Два друга, две любви владеют мной:

Мужчина светлокудрый светлоокий

И женщина, в чьих взорах мрак ночной…

И действительно, белокурый граф Оксфорд и смуглая леди сонетов, жена Ретленда Элизабет, чудесным образом вписываются в этот треугольник. Возможно, перу каждого из них принадлежит та или иная часть этих лирических стихотворений, состоящих из трех катренов и увенчанных парой рифмующихся строк. Я вовсе не намекаю на то, что у Ретленда с де Вером могла быть связь «недружеского» свойства. Но – могла, и это их личное дело.

 Стиль Шекспира – часто темный, конструкции, система образов – не только архаичны, но и причудливы и не вполне понятны. Авторитетнейший советский переводчик М.Л. Лозинский столь «точно» перевел «Гамлета», что критики заклевали основоположника отечественной переводческой школы: мол, почему так тяжело, неясно, нечитабельно переведено. Михаилу Леонидовичу пришлось оправдываться: «Я стремился донести до читателя истинный стиль Шекспира». А вот Самуил Яковлевич перевел сонеты по-своему, чтобы, как опасно острили в 50-е годы XX века, «даже товарищ Сталин всё понял». Полагаю, здесь «виноват» гений Маршака, сумевшего ясно и четко, «простыми словами» донести изощренные образы автора (или авторов?) сонетов.  Скажем, там, где у Шекспира тонкая, завуалированная игра слов – как в 74-м сонете – у Маршака потрясающая, афористично сформулированная отсебятина:

Ей (смерти) – черепки разбитого ковша,

Тебе (лирическому герою/героине)– моё вино, моя душа.

Возвращаясь к вопросу о нетрадиционной ориентации автора сонетов, могу лишь добавить: в среде английской аристократии того времени нежные чувства между лицами одного пола возникали не так уж и редко… А тут еще родовой герб де Вера: лев, потрясающий обломком копья.

Итак, перед нами скрещение судеб незаурядных людей, мистификация, тайная игра интеллектуалов, в которой принимает участие еще и…сэр Френсис Бэкон. Тут же вспоминаю его крылатое выражение «Знание - сила» на обложке журнала «Техника молодежи», хотя и понимаю, что выражение и журнал здесь совершенно не причем. «А он-то откуда взялся?» - в сердцах спросит запутавшийся читатель. Популярно разъясняю: этот ученый «сэр» был учителем, наставником юного графа Ретленда. «Разоблачители» гипотезы Ретленда резонно указывали, что граф не мог быть Шекспиром, поскольку не в состоянии был, будучи тринадцатилетнем подростком,  «накропать» не по-детски написанную историческую хронику «Генрих Шестой» (вышла в свет в 1589 году). Сторонники «синтетической» гипотезы с легкостью парировали это выпад: хроники, несколько отличающиеся от других произведений Шекспира слогом и стилем, сочинял Ф. Бэкон, истинный ученый и философ. Скептически настроенный читатель заметит, что это еще надо доказать. Что ж – вот и доказательство. До нас дошел любопытный документ, свидетельство некоего мистера Лоуренса, друга актера Д. Гэррика, состоявшего в труппе театра лорда-камергера: «Бэкон сочинял пьесы. Нет необходимости (это) доказывать, поскольку он преуспел на этом поприще. Достаточно сказать, что он назывался Шекспиром».

Да… Теплая подобралась компания: два любящих друг друга и смуглую даму графа, сама смуглянка, плюс великий гуманист, автор крылатого изречения, цитируемого популярным российским журналом.

Однако и это еще не всё. На сцену выходит Кристофер Марло, человек низкого происхождения, талантом пробивший себе дорогу на литературный Олимп Англии конца XVI века. Именно он считается родоначальником ритмического нерифмованного стиха, которым так любил пользоваться Шекспир, именно он плодотворно работал в жанре трагедии. Полагают, что его гибель в кабаке (1593 год) – инсценировка. Марло, дескать, завербовали для выполнения секретной миссии, связанной с широким общественно-религиозным движением, потрясавшим Европу в течение полутора веков и известным нам как Реформация. Однако этот, подававший большие надежды поэт и драматург не мог не творить и поэтому, мол, стал писать под именем того, кого он обзывал «при жизни» «вороной в павлиньих перьях». Всё это, на мой взгляд, вилами по воде писано, но вот что интересно: Кристофер Марло, засланный в цитадель католицизма, Италию, «проваливается» и «сдает» своих, также выполнявших с ним некое секретное задание. Эти «свои» – знакомый нам белокурый Эдуард де Вер и некто Филипп Сидни (его «смерть» якобы инсценирована в 1586 году), кого молва считает плодом запретной любви христианнейшего короля Филиппа Испанского и официально бездетной Елизаветы Английской, незаконным сыном которой, повторюсь, считали и нашего белокурого графа Оксфорда. Честно говоря, мне трудно поверить, что королева Елизавета была так любвеобильна, но дело не в этом, а в том, что вдова Филиппа Сидни, графиня Пембрук имела вроде связь с нашим красавчиком-блондином де Вером-Оксфордом, у которого в бастардах значился кто? Правильно – поэт и драматург Бен Джонсон!

 «Домыслы, домыслы!» - воскликнет недоверчивый читатель. – «А что известно доподлинно?» А доподлинно известно, только то, что благодаря усилиям вдовы Пембрук была проведена, как писали в протоколах партсобраний, «большая работа» по подготовке к изданию первого фолио Шекспира. Но вдова скончалась, и ее дело завершили сыновья, графы Пембрук и Монтгомери, поручившие энергичному Бену Джонсону обеспечить выход в свет первого свода шекспировских пьес (1623 год). Ко времени публикации фолио из всей блестящей компании Шекспиров в живых, видимо, оставался только Френсис Бэкон. Через три года ушел из жизни и он, унеся в гроб тайну режиссеров-постановщиков, актеров и рабочих сцены, на которой был разыграна эта фантасмогория, этот титанический спектакль. Я даже придумал для него название: «Дело семейное, или Как вам угодно».

А теперь, любезный читатель, после того как мы с тобой лихо опустили занавес в нашем воображаемом шекспировском театре, давай поразмыслим, к чему нас привели вышеизложенные разглагольствования. По сути, мы присоединились к гипотезе, согласно которой под маской оборотистого -  в папашу,  в молодости перчаточника, а в зрелом возрасте ольдермена города Стратфорд-на-Эвоне – дельца Уилла Шакспера творила блестящая компания высокообразованных талантливых людей, представителей разных сословий островного королевства той эпохи – эпохи английского Ренессанса. Сначала из ребяческих побуждений, а потом, увлекшись писанием всерьез, они сочинили -  вместе и в одиночку – полные философской глубины, изумительные творения, в которых отразилась не только дивная эпоха Возрождения, но и сегодняшний день и, пожалуй, день всех, кто будет жить после нас.

«Правда, непонятно», - скажет вдумчивый читатель, - почему некоторые из этих творений написаны бездарно: так мог бы написать автор, который обязался по контракту писать по две-три пьесы в год». Действительно, в «Двух веронцах» и «Двенадцатой ночи» мы видим один и тот же прием «переодевания» дамы в платье кавалера; в ряде сонетов, как заезженная пластинка, нудно разыгрывается одна и та же тема; отдельные хроники, комедии и трагедии написаны бескрылым стихом, сюжетные линии кажутся плоскими и фальшивыми. Разве кто-то заставлял авторов писать через силу? Разве авторы нуждались в деньгах? Они же «развлекались», мистифицировали, разыгрывали публику, переписывались сонетами, наподобие того, как в начале XX века переписывались стихотворениями Валерий Брюсов и Андрей Белый.

А вот о сонетах, к примеру, известно, что напечатали их в 1609 году против воли автора, и что «некто» быстро скупил весь тираж. Второе издание сонетов вышло уже после смерти Шекспира.

И еще: в 1664 году, то есть через 48 лет после смерти Барда, стратфордский викарий Джон Уорд ни с того ни с сего оставляет бесхитростное свидетельство:

«Шекспир, Дрейтон (Мартин Дрейтон – был такой поэт и драматург средней руки) и Бен Джонсон весело попировали (буквально: «имели веселую встречу») и, видимо, выпили слишком много, ибо Шекспир умер от горячки, развившейся из-за этого.»

«Ну, дела! – заметит пораженный читатель, - С чего бы этому преподобному Дж. Уорду приспичило почти через полвека свидетельствовать столь прискорбный факт?» Отвечу: не знаю. Зато знаю, что кое-кто из шекспироведов полагает, что Бену Джонсону было поручено опоить (отравить!) Уилла, дабы не выболтал он миру секреты того или тех, кого Бен называл в первом фолио «моим любимым автором, Уильямом Шекспиром».

В заключение замечу, что несколько лет назад слышал я по радио за утренним кофе о проведении в Англии компьютерного анализа произведений Шекспира (каких – не помню). Диктор поведал, что, по мнению компьютера, все они написаны одним человеком.

Как говаривал сэр Уинстон Черчилль, «загадка внутри головоломки, окутанная тайной».