Город напоминал тетрадку в косую линию дождя, на каждой странице которой мокла чёрно-белая акварель. Серые дома, бликующие ртутным закатом окна, тёмные полосы тротуаров и палисадников мёрзли от срывающихся снежных хлопьев.

Сумерки быстро сгущались, и вот уже засветились оранжевыми икринками лампочки на кухнях, зажглись солнцами уличные фонари, повеселели «прозревшие» троллейбусы и трамваи.

 

На самом верхнем этаже высотного дома тоже горел свет. В приоткрытое окно летел первый снегопад и, обжигаясь о батареи, превращался в дождевые капли.

Маленькое бра, отражаясь в трельяже, воображало себя люстрой, телевизор был настроен на «Ретро» и напевал мелодии «Шербургских зонтиков», а на стеклянном столике стояли две яркие чашки с горячим чаем. Струйки мятного пара вились над ними невесомой тесьмой, закручивались в бутоны, расплетались и превращались в два профиля – мужской и женский - кружащиеся, целующиеся и исчезающие навсегда…

 

Они лежали на диване, среди бархатных подушек, - в обнимку, переплетя пальцы. По стенам и потолку мелькали цветными всполохами кадры старого романтичного кино.

- Похоже на салюты! - тихо сказала она, - Как те, новогодние, помнишь?

- Помню, - он заглянул в синие бусины её глаз, - я тогда загадал, чтобы мы никогда не расставались, ведь мы были созданы друг для друга… ты меня ЛЮ?

- ЛЮ…

- Несмотря на то, что я – абсолютный левша?

- И поэтому тоже.

Чёрный кот удивлённо повел ухом и улёгся рядом, не спуская с них жёлтых подозрительных глаз.

Дождь стучал по подоконнику, тикали часы, а телевизор страдал:

- Целой жизни мало, чтобы ждать тебя,

Моя жизнь пропала, если нет тебя…

 

Идиллию нарушил телефонный звонок. В комнату вошла женщина в шёлковом халатике и шлёпках на босу ногу.

- Тихо! – сказала она, приглушая телевизор и прикладывая к уху мобильник, - Где ты? Звоню - не отвечаешь... чай остывает!.. ты же сказал, что насквозь промок и вот-вот будешь дома!

- Послушай, Мила, - сквозь помехи услышала она, - меня ограбили и избили... не знаю кто... кажется, ключицу сломали и рёбра... мне плохо, я во дворе пятнадцатого дома...

- Бегу, милый, потерпи!

Она согнала с дивана кота, схватила перчатки, ключи, фонарик... выскочила в коридор и обула ботинки... потом сбросила их и помчалась надевать брюки, опять обулась, набросила куртку и, хлопнув дверью, выбежала из дома.

 

На улице буйствовала непогода. Распоясавшиеся ветры лихо орудовали потоками дождя и снега, то сталкивая их, то пуская хороводить. Возле детской карусели Мила разглядела тёмный силуэт на земле и побежала по лужам, спотыкаясь о скользкие кочки, глотая слёзы и дождь. Она плюхнулась рядом с ним на колени – прямо в грязь, посветила фонариком и, обхватив его голову, стала вытирать ладонями в мягких перчатках бурые подтёки с лица. Он открыл глаза, улыбнулся и сплюнул кровью:

- Живой, живой… зуб выбили, и голова кружится, помоги встать.

- Я «скорую» вызову!

- Не надо пока, пойдём домой…

Мила помогла мужу сесть, подхватила за подмышки, ноги её разъезжались на размокшей глине, но она сумела удержаться и поднять его. Они сдвинулись с места и очень медленно пошли к дому. Снег и ветер били в лицо, не давали дышать, слепили глаза, а ледяной дождь, без всякого сожаления, лил и лил. Кто бы мог подумать, что чудный многообещающий вечер в одно мгновение может превратиться в настоящий кошмар!

 

* * *

 

Через несколько дней, после утешительных заключений хирурга, стоматолога и участкового милиционера, в доме опять была спокойная романтическая обстановка. Вечер был уже почти зимний, с небольшим морозцем и лёгким кружащимся снежком, забелившим следы недавнего происшествия. Мила, напоив мужа микстурами и накормив с ложечки ужином, обложила его в постели дюжиной подушек и поставила на стеклянный столик две яркие чашки с мятным чаем. Чёрный кот улёгся в ногах, маленькое бра, как всегда троилось в трельяже, а телевизор не хотел работать ни в какую.

- Представляешь, я ведь тогда потеряла одну перчатку – левую, а вторая, с двумя синими бусинками, осталась. Я их так любила, это мама мне связала. Что теперь с одной делать?

- Жаль, конечно, а давай набьём её поролоном, закрепим на плотном донышке и станет она игольницей!

- Хорошая идея! – обрадовалась Мила и принялась за работу, а яркие чашки с горячим чаем опять оказались забытыми. Струйки мятного пара вились над ними невесомой тесьмой, закручивались в бутоны, расплетались и превращались в два профиля – мужской и женский - кружащиеся, целующиеся и исчезающие навсегда…

 

* * *

Старик с огромной сумкой через плечо, как всегда обходил все мусорные баки микрорайона. Правую руку он потерял давно, когда ещё работал на заводе: фреза затянула, искалечила, пришлось ампутировать кисть. Мороз крепчал и старик сожалел о том, что оделся слишком легко – ноги озябли, да и пальцы единственной руки уже плохо слушались.

- Эх, баран я! - буркнул он, как вдруг заметил в снегу пушистую перчатку. Он поднял её и с радостью отметил, что она – левша!.. как раз то, что ему сейчас было нужно! Старик надел её и даже улыбнулся в лохматые усы – тепло!

- Вот так удача! – подумал он, и сам не зная почему, вдруг развернулся в противоположную сторону, поднял голову и уставился на окошко на самом верхнем этаже высотного дома.

Его старческая дальнозоркость сослужила добрую службу: он увидел, как точно такая же перчатка, вся утыканная иголками и булавками, приветливо помахала ему. Он помахал в ответ и, окрыленный нежданным вниманием, бодро зашагал по привычному маршруту.

 

* * *

 

- Ты меня ЛЮ?

- ЛЮ.

- Несмотря на то, что я – неудачник?

- И поэтому тоже, - Мила устроилась на диване рядом с мужем. Они лежали в обнимку, переплетя пальцы, а телевизор вдруг взял, да и включился... и запел самую романтичную песню... ту самую, из «Шербургских зонтиков"...

 

* * *